Солнце уже осветило всю вырубку.
Вдруг филин голову задрал, глаз с неба не спускает, опять взъерошился и стал круглым, как шар.
Кто же это там? Мне в маленькое отверстие еще ничего не видно.
«А-а, вот это кто!»
В вышине над филином плавает черная точка. Она быстро снижается. Филин уже на земле. Там он чувствует себя более уверенно. Но бедняга готов совсем в землю зарыться.
Темная точка превращается в ястреба.
Вот и первая атака. Ястреб на мгновение замирает в воздухе, потом падает камнем, и только ветер свистит в его крыльях. Чуть в филина не угодил! На волосок ошибся! И опять круто поднимается, готовясь к новой атаке.
Когда ястреб вторично стал набирать высоту, я выстрелил. Он вздрогнул в воздухе, перевернулся на спину и упал на землю.
Потом долго никого не было. Я уже думал, что на этот день конец охоте. А тут, откуда ни возьмись, стрелой с высоты канюк упал. Кубко взъерошился, крылья к земле опустил и приготовился клювом отразить нападение.
Пришлось мне быстро решать, что делать. Не стану ведь я стрелять в полезного охотника на мышей!
Не успел, однако, канюк на филина упасть — прогремел выстрел. Я пальнул в воздух, чтобы спугнуть нападающую птицу. И это мне удалось! Перепуганный канюк отвернул, взлетел вверх — только его и видели.
Больше я ждать не стал, вышел из своего убежища, подобрал добычу, Кубко в корзину запихнул и — марш домой.
Назавтра мы охотились на другом конце участка.
Кубко к такой охоте постепенно привык. Он понимал, что я всегда вовремя приду на помощь. И, завидев корзину, даже сам в нее прыгал, видно, радовался предстоящим приключениям…
…Лишь теперь я понял, почему у дяди Богдана так загорелись глаза, когда он услыхал о филине. Я сразу почувствовал какое-то уважение к этой ушастой ночной птице. Жаль только, что молодой филин лесника еще не обучен. Мне бы собственными глазами такую охоту увидеть! Но дядя Богдан сказал, что в атом году охотиться с филином еще не придется. Не так-то просто филина приручить!
17. Канюля
— Смотрите! Смотрите!
И дядя Богдан схватил меня за руку.
Я поднял глаза. Под голубым небосводом, словно на невидимой нити, висит большая птица. Она парит на одном месте, только широко распростертые крылья трепещут, словно вееры. Вдруг птица сложила крылья и камнем упала на землю.
— Плохо мышам придется: канюк на охоту вылетел, — сказал дядя Богдан, когда птица исчезла за деревьями.
После долгих блужданий по лесу мы отдыхаем у опушки, на поросшей густой травой меже. У наших ног разбегается вниз пестрый ковер узких полосок кисуцких полей, в долине вьется серебряная лента речки Бистрицы. Из лесу доносится свист иволги.
— Всякий раз, как я в воздухе канюка вижу, приходит мне на ум наш кроткий Канюля, — медленно произносит дядя Богдан, задумчиво глядя на долину.
— Вот как, вы и канюка приручили? — спрашиваю я, удивленно глядя на старика.
— Кого-кого только у меня в доме не было, — засмеялся дядя Богдан, припоминай, — и с лисой мои дети играли, и с барсуком… Должно быть, нет в наших лесах такого зверя, который бы у меня не жил.
Он замолчал. Я не спускаю с него глаз, словно хочу угадать его слова раньше, чем он их произнесет.
— Как-то в начале лета наш младший сын принес молодого канюка. Птенец еще не оперился и был покрыт желтым пухом.
Я так на мальчишку и накинулся:
«Откуда ты его взял, Петер?»
Я стараюсь, как могу, канюков оберегать, а мой сопляк гнезда их разоряет!
«Пастухи гнездо нашли и мне одного птенца дали», — лепечет мой Петер, бледный от испуга. Знает, что я спуску не дам за такое дело.
Очень мне хотелось задать ему хорошую взбучку. Да какой толк? Гнездо-то все равно разорено, ничего другого нам не остается: надо выкормить канюка.
«Будешь о нем заботиться, не то…» — пригрозил я сыну. Он только кивнул молча. В ту нору он, должно быть, на все бы согласился.
Взял я корзину из-под картофеля, сделал из нее клетку и положил туда сена. Жилье для молодого канюка было готово.
Птенца не больно тревожило то, что с ним произошло. Он сидел в душистом сене и тихонько попискивал, словно на все соглашался.
Надо признать, Петер и вправду о канюке добросовестно заботился. Он и мышей ловил, и лягушек доставал, все тащил в корзину. Побаловаться с птенцом ему нравилось, и тогда он приговаривал: «Канюк, милый мой Канюля!» Да, Петер уж готов был достать для Канюли все, вплоть до птичьего молока.