Кабинет разорен. Окончательно.
Только сейчас мне пришло в голову, что Пит придет домой и тотчас поймет, что мне все известно. Я загнала его в угол. Нам придется поговорить, и все выйдет наружу.
От одной мысли об этом стало вдруг страшно.
Я не представляла себя без Пита, он стал неотъемлемой частью моей жизни. Неужели я больше не поднимусь ему навстречу, не обниму его, не поцелую, когда он войдет в комнату? А когда у меня что-то случится, плохое или хорошее, неужели я не возьму трубку и не позвоню ему, не обращусь к нему в первую очередь? К кому же еще, если не к нему?
А если Пит только и ждет повода? Что, если он и сам не знает, остаться ему со мной или уйти к ней? Вчера я решила его не будить и не прогнала. Насколько я понимаю, выбор будет сделан не мной.
Когда Пит придет домой и увидит этот бедлам, а я скажу, что мне все известно, станет ли он спорить? Захочет ли остаться со мной или скажет: «Да, ты права, мне давно нужно было с тобой поговорить. Я виноват. Я не хотел, чтобы это случилось, однако все именно так, и я хочу быть с ней».
Стоя в разоренном кабинете, я пыталась представить себе жизнь без Пита. Со дня нашей первой встречи я просыпалась и засыпала с мыслью о нем. Вместе с родителями и друзьями он был воткан в мою жизнь. И домой я спешила к нему. Мне казалось, что он всегда был здесь. Я даже позабыла, что было в моей жизни до него. Он — главный мой друг, человек, знающий меня лучше, чем я сама.
У него не может быть таких отношений с кем-то другим. Это бессмыслица. Где мне теперь жить? Что делать? Вряд ли смогу позволить себе этот дом. Придется все начинать сначала. Полагаться на себя.
Тревога, поднявшаяся в груди, колотила изнутри по ребрам. Я огляделась вокруг и решила, что Питу нельзя видеть то, что я наделала, и почувствовала себя Алисой, провалившейся в кроличью дыру. Свадьбы, дети, семейные пары — все это пролетело между моих растопыренных пальцев. Я понимала, что должна как-то исправить содеянное, иначе попаду в ловушку, устроенную собственными руками, а этого я не хотела.
И мне в голову пришла мысль: ограбление… оно нее прикроет. Все, что нужно сделать, это разгромить остальные комнаты в доме. Тогда картина будет убедительной.
Мой первый обман.
Глава 8
— Хорошо, что вас не было дома, когда он здесь орудовал, — сказал самый молодой полицейский, пытаясь чем-то помочь. — Вы и представить не можете, что бывает, когда люди являются в момент ограбления…
— Такие мысли сейчас ни к чему. — Старший полицейский устало взглянул на своего коллегу. — Он далеко ушел. Думаю, он ввалился в дом наугад, мадам. Вы говорите, он ничего не взял, кроме двух украшений?
— Да, — подтвердила я срывающимся голосом и крепче зажала в кармане две броши. — Они достались мне от бабушки.
— Видите ли, если бы мы понимали, что он тут делал, то узнали бы куда больше. Разумеется, вам должно быть очень неприятно, что чужой человек рылся в ваших вещах, но мне кажется, это какой-то придурок, возможно подросток. — Полицейский сочувственно улыбнулся. — Мы все подробно опишем, откроем дело, но… — Он замолчал.
— Спасибо за помощь. — Пит отворил входную дверь. — Мы обязательно установим сигнализацию.
Я смотрела вслед полицейским. Те со скучающим видом прошли по дорожке и сели в автомобиль. Я по-прежнему держала руки в карманах. В одном лежали украшения, в другом — порванная на кусочки открытка. Не забыть бы от этого избавиться.
Пит закрыл дверь, повернулся ко мне и сказал:
— Ну, иди ко мне! — и притянул к себе.
Он говорил чудные слова, например:
— Бедная девочка, ты, должно быть, сильно напугалась… Слава богу, что ты ушла гулять с Глорией. Ты моя храбрая, тебе пришлось пережить такой шок, да еще в болезненном состоянии…
Я встала, тихонько подошла к окну, подняла край занавески и посмотрела на тихую улицу, на дорожку, по которой вчера ушли полицейские. Светало. Мне уже недолго ждать. Пит скоро встанет. Я опустила занавеску, вернулась к дивану, стараясь не опрокинуть кружку с молоком, по-прежнему стоявшую на полу. Даже если бы я его выпила, вряд ли бы оно мне помогло. Я взяла молоко и увидела на поверхности противную пенку. Она слегка задрожала, когда я наклонила кружку, но не лопнула.
Я вспомнила, как говорила Питу срывающимся голосом:
— Я так напугалась, Пит. За всю жизнь не испытывала такого страха!
Я поставила кружку нетвердой рукой. Хорошо, что не перевернула.
Пит держал меня в объятиях добрые пять минут, утешал. Шептал: