Решили идти к морю.
Еще сама не зная, в чем выразится ее участие, прежде всего толкаемая любопытством, Ларочка подошла к Стрельникову и сказала:
— Побежим к морю.
С лица его не сошло еще выражение неестественной сдержанности, но от прикосновения к его руке тонких пальцев девушки ему стало легко и весело. Он сжал эти пальцы и не успел еще ей ответить, как она потянула его за собою и быстро побежала вниз. Он едва успевал за ней, скользя по крутому, усыпанному отшлифовавшимся песком спуску, пока они не очутились у красных осыпей берега над самым морем, тихо поплескивавшим на широкую песчаную полосу, тянувшуюся вдоль береговых осыпей и на мшистые осклизлые камни, выступавшие из воды.
Остальные медленно спускались далеко позади.
Еще вся раскрасневшаяся и задыхавшаяся от быстрого бега, она обратила на него свои широко открытые глаза и быстро спросила:
— Что у вас с ним произошло? Вы поссорились? Это все заметили.
— Покуда еще нет, — ответил он, стараясь показать, что совсем не так запыхался от этой гонки.
Ему самому происшедшее наверху показалось пустым недоразумением.
— Я не хочу, чтобы это было из-за меня, — сорвалось у нее.
Ее проницательность удивила его и показалась подозрительной.
— Почему вы думаете, что это из-за вас?
Она как-то угловато пожала плечами.
— Я не знаю. Может быть, мне показалось.
Тогда он с неожиданной для себя откровенностью сказал:
— Да, из-за вас.
Ревнивое чувство укололо сердце, и, чтобы испытать ее, он, прямо глядя в ее глаза, заявил:
— Он, очевидно, боится, как бы я не увлек вас.
Стрельников ожидал, по крайней мере, смущения, но она только подняла голову, и в глазах ее блеснул зеленоватый кошачий огонек. В первый раз за все время их знакомства ему осветилась этой мимолетной искоркой душа женщины. Он взглянул в ее разгоревшееся лицо с знакомым ощущением влечения и беспокойства. Эти тонкие нежные ноздри, неправильно очерченный рот с изгибами еще неиспытанной чувственности и рыжие волосы, как будто бросавшие теплый отблеск на прозрачную белизну ее кожи, отмеченной веснушками под зеленовато-серыми настороженными глазами, все это показалось ему ново и притягательно.
Она с гримасой ответила:
— Какое же ему до этого дело?
Это явное притворство почти оскорбило его. Товарищи были совсем близко, надо было кончить этот разговор и, главное, показать ей, что он понимает ее игру. Он с несдержанным раздражением ответил:
— Это уж вы спросите его.
Она на минуту растерялась, почти испугалась, но, когда он, заложил руки в карманы, как будто беспечно стал что-то насвистывать, она украдкой бросила на него из-под ресниц мимолетный, зоркий взгляд, и в нем зажглась искорка тайной надежды и торжества.
Она прислонилась к стволу корявого, согнутого бурей дерева и прикинулась усталой и отдыхающей.
Художники с ласковым вниманием обращались к ней:
— Что, Ларочка, видно устали?
— Вы бегаете, как лань.
— Удивительно, как Стрельников не сломал с вами свои длинные ноги.
Она только посмеивалась на эти слова.
Две чайки беззвучно пролетели невысоко над головой и с остановившимися крыльями стали опускаться на еле-еле колыхавшуюся воду.
Дружинин шел последним в некотором отдалении от всех.
Опять бросив взгляд на Стрельникова, который о чем-то беседовал с товарищами, девушка обратилась к писателю:
— Боже, как хорошо!
Он остановился около нее и ответил:
— Да, и мне как-то особенно по душе эти серые дни без звуков и без теней.
Всем бросилось в глаза внезапное равнодушие Стрельникова к девушке, с которой он несколько минут тому назад мчался, как безумный, а когда она тихо заговорила с Дружининым, кое-кто объяснил себе это по-своему.
— Гм... — скептически заметил Бельский, любивший выражаться афоризмами. — Если женщина хочет примирить двух слегка повздоривших приятелей, они поссорятся вконец.
— Особенно, если приятели повздорили из-за нее самой, — добавил Ольхин.
Подошел Стрельников, и разговор прекратился. Стрельников с преувеличенным оживлением предложил состязаться, кто дальше бросит камень, и первый сошел на песок, местами уступавший гравию. Он выбрал среди обточенных волнами камешков подходящий и швырнул его в море по тому направлению, где поднимал серый парус дубок, забиравший отсюда песок и гравий.
Камень вонзился далеко от берега в воду, и слышно было, как вода глотнула его, как будто сочно прищелкнув языком. Остальные, кроме Дружинина, присоединились к нему, и камни полетели вдаль, на миг тревожа воду и вызывая из нее забавляющие их звуки.
Медленно распуская парус, дубок, с выцветшими синими и красными полосами, тихо шевелился, отражаясь в воде вплоть до кончика своей мачты, и вместе с ним пошевеливалась маленькая черная, привязанная к нему лодочка.
VI
Ларочка стояла все на том же месте возле дерева и не знала, как ей приступить.
— Вы сегодня не в духе, — обратилась она наконец к писателю.
— Почему вы думаете? Мы видимся всего второй раз, и вы совсем меня не знаете.
— Я не знаю. Но для того, чтобы видеть, что человек не такой, какой он на самом деле, вовсе не нужно непременно видеть его много. Это чувствуется.
— Нельзя слишком полагаться на чувства.
— А я всегда полагаюсь на чувства прежде всего: чувство редко обманывает.
Он много раз слышал эту банальную фразу, повторяемую вопреки здравому смыслу, вопреки ежедневно, ежечасно опровергающему ее опыту. Однако, вместо всяких возражений, он спросил не совсем решительно:
— А какой же я по-вашему на самом деле?
— Такой, какой не станет так обижать товарища, — по-детски укоризненно ответила она.
— Вы правы, — с неожиданной искренностью сознался Дружинин.
Странно, до сих пор он, как писатель, привык, или по крайней мере брал на себя смелость судить людей по первому впечатлению, а здесь никак не мог разобраться в таких простых вещах: чиста она или порочна, даже глупа или умна.
Его это раздражало, и потому, желая положить конец своему недоумению, он решил ошеломить ее таким вопросом, который должен был сразу, если не все, то многое ему объяснить:
— Скажите, любили ли вы когда-нибудь?
Она быстро обернулась к нему и серьезно спросила:
— А вам это нужно знать?
В этом вопросе было что-то, требующее настоящего ответа, и он ответил:
— Да, нужно.
— Нет, пока еще не любила.
— Но ведь вам же нравится Стрельников?
Она без всякого жеманства ответила:
— Что ж из того! И вы мне нравитесь.
Он сделал вид, что не дослышал последнего признания, или не придал ему цены. Да при таком сопоставлении оно не могло его особенно обрадовать.
— И, конечно, вы ему нравитесь, — продолжал Дружинин. Но не выдержал принятой им роли и перебил сам себя почти с отвращением: — А черт возьми, «нравитесь», «не нравитесь», есть что-то невероятно пошлое в этих словах и вообще... Я только хочу сказать, — краснея за свою несдержанность, с внезапной горячностью поторопился он выяснить свою мысль: — Я вовсе не моралист. Я ненавижу все это. Человек должен от многого освободиться, чтобы жизнь была свободнее и светлее. Но отвратительно, когда и картофельная ботва и прекрасные цветы принимаются только как средство для удовлетворения аппетита какого-нибудь жвачного.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — чистосердечно заявила она, чувствуя в его словах какой-то затаенный злобный намек.
— Я говорю о Стрельникове! — раздраженно вырвалось у него. — Стрельников не из тех, кому нужно светлое чувство, да он и не оценит жертвы, — и, заметив в глазах ее промелькнувшую тень, поспешил прибавить:
— Я говорю это вовсе не с целью уронить его в вашем мнении. Прежде всего я это хотел сказать ему самому, но нас прервали. И все же, я ему нынче скажу.
— Нет, — остановила она его с таким жестом, точно движением руки пресекала это ревнивое решение.