— А может быть, используя и полученное по ленд-лизу американское оружие, — вставил я.
— Это-то я выясню, — сказал отец. — Хотя навряд ли я смогу многое сделать, — добавил он.
— Может быть, публичное заявление?
— С осуждением англичан? — отец покачал головой. — Нет, не теперь. Будет еще время поднять этот вопрос при встрече с Уинстоном в феврале. И во всяком случае… Лицо его внезапно прояснилось.
— Во всяком случае, что? Отец вдруг переменил тему.
— Знаешь, примерно год назад здесь, в Белом Доме, была с визитом королева Вильгельмина. И мы с ней поговорили, — отец улыбнулся, — или, вернее, я заставил ее говорить о колониях Голландии и об их участи после войны. Речь шла о Яве, Борнео, словом, обо всей Голландской Индии. Мы всесторонне обсуждали этот вопрос более шести часов, на протяжении двух или трех вечеров. Я указал ей, что эти колонии будут освобождены от японцев американскими вооруженными силами — американскими солдатами, моряками и морской пехотой. Я упомянул и о Филиппинах. — Отец улыбнулся при этих словах. — И, знаешь, Эллиот, она согласилась принять нашу политику на Филиппинах за образец для Голландской Индии после войны. Вильгельмина обещала мне, что сразу же после победы над Японией ее правительство объявит о своем намерении предоставить народам Голландской Индии для начала статус равноправного доминиона и самоуправление. Затем, если после создания в Голландской Индии своего собственного правительства народ свободным голосованием решит требовать полной независимости, он ее получит — точно так же, как мы предоставляем независимость Филиппинам. Это уже определенное обязательство, и оно знаменует собою решительный отход от английского руководства. Подумай только, какое это будет иметь значение для Сталина! Ведь это покажет ему, что могут сделать западные государства после войны и что они сделают!
Я высказал предположение, что об этих беседах с королевой Вильгельминой отцу напомнило вызывающее поведение англичан в Греции.
— Верно! — сказал он, — совершенно верно! Поэтому-то я и не считаю необходимым делать публичное заявление, осуждающее действия англичан в Греции, не говоря уже о том, что державы оси могли бы использовать такое заявление для своей пропаганды. Дело в том, что мы сможем оказать на англичан нажим, чтобы заставить их действовать в согласии с нашей линией во всех колониальных вопросах. Тут все связано: и Голландская Индия, и Французский Индо-Китай, и Индия, и английские экстерриториальные права в Китае… В конце концов мы все-таки добьемся того, чтобы двадцатый век был двадцатым веком, вот увидишь!
Раздражение, охватившее было отца, совершенно рассеялось, и он с жаром развивал свои планы внешней политики, которая не только не будет зависеть от английского министерства иностранных дел, но и вынудит эту цитадель империализма признать необходимость прогресса. Я понял, что на ближайшем совещании «Большой тройки» отец намерен добиться пересмотра всей международной политики.
Спустя несколько дней я покинул Вашингтон по личному делу самого радостного свойства. 3 декабря в Аризоне я обвенчался с Фей Эмерсон. Я ожидал вызова обратно в Европу примерно через две — три недели. Но как раз перед 16 декабря я неожиданно, и к своему удовольствию, получил отпуск, или, точнее, получил предписание задержаться в Штатах для выполнения «временных обязанностей» до конца рождественских праздников. Этот приказ прибыл как раз накануне 16 декабря — дня, когда Гитлер прорвал наш фронт в Арденнах. Когда сообщение о прорыве было получено военным министерством, я был ошеломлен. Одна из главных задач воздушной разведки заключается именно в собирании сведений, располагая которыми командиры не могут быть застигнуты врасплох. Между тем, как выяснилось из сообщений, полученных в военном министерстве, а впоследствии и из официальных коммюнике, наступление противника застало нас, если не спящими, то, во всяком случае, довольно крепко дремлющими. Опасаясь, не был ли прорыв результатом оплошности моей части, я прежде всего попросил в соответствующих инстанциях разрешения вернуться на самолете в штаб экспедиционных сил союзников и выяснить, что же случилось. Однако мое начальство заняло весьма разумную позицию: оно решило, что упущенного не воротишь, а мое присутствие или отсутствие не могло иметь существенного значения для успешной ликвидации прорыва. Поэтому, застряв в Вашингтоне, я мог лишь строить догадки насчет того, что произошло. Дело было не в погоде, так как фоторазведка обязана выполнять свои функции в любую погоду. Только покончив со своим заданием в Вашингтоне и вернувшись в свою часть, я узнал, что на самом деле наша разведка действовала безукоризненно, что сведения о сосредоточении вражеских войск к востоку от Арденн были собраны и переданы в «соответствующие инстанции», но затем — задержаны или положены под сукно каким-то безответственным офицером разведывательного отдела штаба.