Нет никаких скрывающихся за всем, что я делаю, эмоций. Это любопытство для меня в новинку.
За время своей работы я видел много трупов. Толстых, худых, мускулистых, худощавых. У многих из них были шрамы. Шов, оставшийся после операции обходного желудочного анастомоза. Шрамы на коленках от детских велосипедных аварий. Я не думал, что что-нибудь связанное с телом может вызвать во мне хоть какие-то чувства. Обычная плоть, обычные клетки. Но шрамы на её запястьях не исчезали. Закрывая глаза, я видел их.
Уставившись в потолок, я не спал в ту ночь. Мой палец очерчивал линию вниз по запястью, прослеживая путь, который она, должно быть, вырезала ножом. Я вздрогнул.
Кто мог сотворить такой ужас?
Глава 7.
Кэт.
Прошёл час, может, два, прежде чем он вернулся на кухню. Я немного успокоилась. Он же не стал бы зашивать меня перед убийством, верно? По крайней мере, в моей голове это имело смысл. Если бы я сумела задобрить его, то смогла бы выяснить способ выбраться отсюда, даже если на это потребовалось бы какое-то время. Даже если бы он… Кое-что мне сделал. Я содрогнулась от непрошеного желания, переполнившего меня от этой мысли.
Тем не менее, когда он вошёл с блестящим ножом, я не смогла не поёжиться.
— Полегче, котёнок, — произнёс он.
Затем открыл холодильник и достал тарелку с чем-то, что я не смогла распознать.
О, Господи, надеюсь, это не человеческие органы.
Я сглотнула и попыталась расслабиться. Вопросы. Нужно усыпить его бдительность.
— Меня зовут Кэт, — произнесла я. — А как зовут тебя?
— Котёнок, тебя зовут «котёнок». Почему ты хочешь знать моё имя? — он был повернут ко мне спиной, столовое серебро звякнуло о тарелку.
— Я хочу узнать о тебе побольше, — сообщила я, сглатывая.
Он бросил на меня взгляд через плечо, подозрительно сведя брови.
— Имя ничего не значит. Можешь называть меня Гейбом.
— Гейб, — я рыскала в своём мозгу, пытаясь продолжить разговор с ним. — Это сокращённо от Гэвин? (прим. пер.: Gav — имя Гейба на языке оригинала, имеет два перевода: Гейб (Габриель/Габриил); Гэв (Гэвин/Гавриил).
— Габриель, — ответил он. — Мои родители были религиозными. По крайней мере, мама была.
Он обернулся, удерживая тарелку, и я тут же хорошенько её рассмотрела. Никаких человеческих органов: курица-гриль, картофельное пюре и зелёная фасоль. Он опустил тарелку рядом с моей головой. Я ощутила аромат курицы, и он напомнил мне запах человека, которого он сжёг в камине. Желудок свело, и я попыталась подавить тошноту.
Громкий лязг снова обратил моё внимание на стоящий рядом стол. Он положил нож прямо рядом с моей щекой.
— Чт… Что это?
— Ужин, — ответил Гейб.
Он запустил кусочек курицы на вилке себе в рот.
— Я имею в виду нож.
— Это нож, котёнок. Ничего больше. Обычный реквизит. Если я стану серийным убийцей, у меня должен быть нож, — он усмехнулся.
— Ты и есть серийный убийца. Что ты подразумеваешь под «обычный реквизит»?
— Обычный реквизит. Как нож Чехова, — его челюсти заработали, разжёвывая очередной кусочек мяса, и я нахмурилась.
— То есть, Чеховское ружьё (прим. пер.: Чеховское ружьё — литературная техника, суть которой состоит в том, чтобы в начале истории вскользь упомянуть о чём-либо и не раскрывать его значения до самого конца).
— О, нет, — ответил Гейб. — Я не верю в пушки. Вот, — он поднёс вилку с курицей мне под нос. — Покушай.
Живот заурчал. Даже с ужасным напоминанием, коим служил запах мяса, я была голодна. Я не ела с тех пор как… Ну, с обеда накануне. Нехотя я открыла рот. Его глаза пристально следили за моими губами, не опуская с них взгляда, даже когда я принялась пережёвывать холодную курицу. Аппетит вернулся сразу же после первого укуса.
— Почему нет? — проглотив, осведомилась я у него.
— Что «почему нет»?
— Почему ты не веришь в пушки? — спросила я.
Он предложил мне ещё одну вилку с едой, и я её приняла.
— Если ты стреляешь в кого-то с достаточно дальнего расстояния, ты не сможешь сказать наверняка, умер ли он. Ты даже не увидишь, как он умирает. Даже не увидишь, что наделал. Это стерильно и безвкусно. Это не убийство, если оно происходит не вблизи. Ты упускаешь самые лучшие части.
Я почти подавилась кусочком еды, но сумела проглотить.
Он продолжил кормить меня маленькими порциями картофельного пюре, фасолью и курицей. Хоть это были и холодные объедки, я никогда не пробовала ничего столь же вкусного. В то время как его слова заставили меня дрожать, его действия, напротив, подсказали мне, что он меня не убьёт. Нет, он поступит хуже. Но, возможно, я сумею сбежать.
Он вздохнул, наблюдая за тем, как я заканчиваю пережёвывать.
— Пушки делают смерть бесчеловечной, — ответил он.
— Можешь ли ты назвать себя человеком? — спросила я с тонкой гранью горечи, прорывающейся в голосе.
— Конечно, я человек. Человек — вид биологический. Но я негуманный, вот и всё. Нечеловечный.
Его глаза, казалось, поменяли цвет, пока он говорил. Сероватые оттенки зелёного и синего кружили по всей поверхности, но всё никак не проникали в глубину.
— Тогда кто ты?
Он пожал плечами:
— Личность. Персонаж на странице, включающий в себя такие же составляющие, как и острие ножа. Я убиваю, вот и всё. Вот что я такое. Нож.
— Ничего больше?
Мне хотелось заглянуть за маску, которую он надел. Я была уверена, что за ней он скрывал большее, что-то большее, чем то, что он давал мне. Нечто, что я могла бы использовать, чтобы всколыхнуть в нём чувство вины, нечто, что я могла бы использовать, чтобы соблазнить его.
— Что ты хочешь мне сказать, котёнок?
— Не знаю. Хоть что-то. Что угодно. Или ты всегда был только серийным убийцей?
— Я многое делал. Врач, целитель.
Я поперхнулась, а он рассмеялся над моей реакцией.
— Да, целитель. Сейчас, правда, я не просто зашиваю раны. Я останавливаю кровотечение из раны прежде, чем оно начнётся.
— Ты убиваешь плохих людей.
Я старалась показать ему, что поняла. Хотя и не была уверена, что это сработает. Он вздохнул:
— Я предполагал, что ты это скажешь. Я заставляю их страдать. Отпускаю их грехи.
— Это, должно быть, тяжело.
— Когда именно? Во время похищения, пыток или…
— После.
— После того, как я убиваю их?
— Разве ты… Разве ты не чувствуешь себя плохо? Чувство вины?
— Я почти ничего не чувствую, котёнок. Полагаю, ты об этом не так уж много знаешь. Есть кое-что во мне: тень. Она притупляет всё, делает мир чёрно-белым. Я не чувствую себя виноватым, хорошим или плохим, только не тогда, когда тень на месте. Я чувствую…
— Оцепенение?
Его глаза обратились к моим, и я разглядела в них боль, которая тут же испарилась. Он будто немного открылся мне, позволяя мне заглянуть за дверь, а после захлопнул её.
— Что-то вроде того.
Небольшой комочек пюре спикировал с вилки на подбородок. И приземлился на мою грудь, мягкий и тёплый у моей обнажённой кожи. Его рука двинулась вниз, и я подумала о том, как он касался меня ранее. Воспоминание шевельнуло что-то в моём теле, то, о чём я предпочитала не думать.
Он решительно и грубо вытер пальцем картофельное пюре с кожи моей ключицы. А затем поднял его к моим губам.
— Последнее, — сообщил он.
Я не посмела ослушаться. Наклонив голову, я всосала его палец, слизывая картофельное пюре. Его ресницы дрогнули, когда мой язык коснулся его кожи, а уголки его глаз немного смягчились, но другой реакции он не выдал. Я проглотила.
— Габриель?
Его глаза снова похолодели, когда я произнесла его имя.
— Да?
— Что ты собираешься со мной делать?
Спокойствие, с которым он вернул мне улыбку, сделало ответ ещё более жутким.
— Ты закончила с ужином? Да? Тогда пора бы вернуться обратно в подвал.
Он спрятал нож в задний карман и ослабил ремни. Прежде чем я зашевелилась, он обвил рукой мою талию, помогая слезть со стола.