Артем сосредоточенно осматривался вокруг, что-то прикидывая и припоминая.
— Не вернуться ли нам в лес? — сказал Микола. — Пока стемнеет.
— Да нет… Где-то здесь… — пробормотал Артем.
— Что?
…Издали казалось, что это обыкновенный холмик, но, приблизившись, Микола увидел разрушенный дот — железобетонное укрепление. Тяжеленный бетонный колпак, весивший, наверно, десятки тонн, валялся метрах в двадцати от дота. Засыпанный щебнем и штукатуркой бункер зарос бурьяном и крапивой. Отовсюду пробивалась трава, торчали кустики желтоватого молочая. Понятно было, что дот разрушен давно.
— Это с сорок первого, — сказал Артем. — Когда его строили перед войной, мы возили, сюда цемент и арматуру. Люди тогда удивлялись: зачем здесь, под самым Киевом, этот дот? Ведь врага будем бить на его территории… А вот видишь, пригодился. Здесь и спрячемся.
В бункере было сыро, но довольно удобно.
Вечером, когда стемнело, спустились с холма в долину, осторожно пошли по упругой трясине. Двигаться было нелегко, пока не выбрались на луговой, едва заметный в траве проселок с давними следами колес. Значит, где-то там, впереди, должен быть (или был) хотя бы маленький мостик через реку. А вот и он — дырявый, сбитый из грубых бревен и выстланный хворостом. По противоположному берегу еще немного пройти лугом, мимо песчаного бугра, а там снова лес. Беглецы облегченно вздохнули. Когда совсем стемнело, они, чтобы не блуждать в чаще, выбрались на узкую просеку. Артем, как и раньше, шел впереди. Где-то вблизи полотно железной дороги. Остановились, прислушались. Тихо. Лишь монотонно шелестит дождь: крупные капли скатываются с ветвей на сухую, как жесть, опавшую листву и шуршат, шуршат. Прошли еще немного, настороженно прислушиваясь к каждому шороху.
Прошло еще, пожалуй, не менее часа, когда вдруг почти совсем рядом пронзительно свистнул паровоз. Машинист, сам того не зная, неожиданно помог беглецам. Они приблизились к железной дороге и стали продвигаться вдоль нее, надеясь при случае перемахнуть через насыпь. Паровоз свистнул еще раз, будто уточняя свое местонахождение, и беглецы пошли на сигнал.
Вот кончился старый лес, начался молоденький соснячок. Колючие лапы ветвей местами тесно переплелись, босые ступни жалила прошлогодняя слежавшаяся хвоя. Беглецы, стиснув зубы, упрямо пробивались вперед.
Выбравшись из чащи, тут же заметили перед собой какие-то черные прямоугольники, напоминавшие лагерные штабеля, в которых сжигали трупы. Оказалось — снарядные ящики. Значит, и сами не заметили, как проникли на склад. Вот незадача! Здесь ведь в любую минуту может появиться часовой!
Осторожно, на ощупь стали продвигаться вдоль высокого мокрого штабеля. Здесь, на открытом месте, казалось, что дождь шумит громче, и это почему-то успокаивало. При малейшем шорохе замирали и слушали, слушали. Переждав немного, снова двигались вперед — спинами к мокрым доскам, рука в руке, шаг за шагом. Хорошо еще, что ночь, слякоть, туман, а босые ноги так чутки…
Наткнулись на что-то колючее. Но это не хвоя. Опять колючая проволока! Надо же было вырваться из яра, чтобы снова очутиться за колючкой! Неужели вся земля, весь мир опутаны, обвиты, обкручены теперь колючей проволокой, как железной паутиной, и куда ни повернись, куда ни выйди — всюду и везде эта проклятая ржавая сеть?!
От малейшего прикосновения ограждение гудело, как телеграфные провода на ветру. Оставалось одно — подкоп. Осторожно вырыть под проволокой лаз по-собачьи и потом проползти на ту сторону. Плохо, что после них здесь останется след, и утром, обнаружив его, фашисты бросятся в погоню. Но это будет утром, а сейчас ночь, глухая дождливая тьма, и, пока есть время, нужно успеть вырваться из западни.
Руками, пальцами, ногтями гребли и гребли, упрямо гребли и гребли, слава богу, хоть мокрый, неосыпавшийся песок.
Когда углубление показалось достаточным, Микола поднял нижнюю проволоку, и первым пополз Артем, который так боялся остаться позади, так рвался вперед, что зацепился-таки за острую колючку, и Микола долго не мог высвободить его штанину. Потом Артем, стоя уже на другой стороне, приподнял проволоку, и пролез Микола. Оказавшись за ограждением, они, не поднимаясь на ноги, и дальше поползли, как ужи, по-пластунски.
Та́к вот, ползком и добрались до насыпи, проходившей вдоль заболоченной равнины. Никого и ничего не было слышно, но взбираться на полотно было опасно. Решили дождаться, пока пройдет патруль, и сразу же позади него проскочить насыпь.
Тянулись долгие минуты, но никто не появлялся, и Артем, тихо ворча, много раз нетерпеливо поднимал голову.
Но вот (сперва отдаленно, едва уловимо, а потом — все громче) затопали по шпалам кованные железом сапоги. По насыпи медленно приближались четверо. Впереди один, на некотором расстоянии — двое, и чуть подальше еще один.
Беглецы прижались к земле. Патруль все ближе. Идут размеренно, неторопливо, и так громко топают, что кажется — кованые сапоги шагают не по шпалам, а прямо по головам.
Приблизились, остановились. Если заметили, долго ли прошить автоматной очередью черные пятна под насыпью!
Но в темноте мигнул слабый огонек в печурке ладоней. Солдаты остановились закурить. Обменялись двумя-тремя словами и пошли дальше.
Они удалялись, шагая и размеренно и тяжело. Подождать бы еще немного, пока они совсем исчезнут. Но нетерпеливый Артем уже на насыпи. За ним — и Микола. И в ту же секунду задний солдат, то ли почуяв кого-то за спиной, то ли заметив какие-то тени, промелькнувшие над тускло поблескивающими, во тьме рельсами, резко и требовательно выкрикнул:
— Хальт!
Беглецы бросились от насыпи. Бежали по кочкам, по уходящей из-под ног трясине. Падали, ползли, поднимались и снова падали, не останавливаясь ни на мгновенье. Миколе казалось, что долго еще будет гнаться за ними и преследовать по пятам Бабий яр, будто они все еще не вырвались из него и бегство все еще продолжается, и неизвестно, когда оно кончится.
В небо взвилась осветительная ракета. Мигая вверху, она словно присматривалась к земле. И пули, сердито посвистывая, будто бы гнались за беглецами. Бежать было все труднее и труднее — болото становилось глубже. Из-под ног, тяжело захлопав крыльями, взлетела испуганная утка. Значит, здесь глухое болото, где никто не ходит, раз птица не потревожена. Удастся ли пройти?
На этот раз успокоил Артем. Когда-то, еще до войны, он охотился здесь на диких уток и хорошо знал эти места. Болото проходимо. А по ту сторону его — дубняк, а оттуда — рукой подать до Заславичей.
Вскоре крики начали удаляться, стрельба утихла: солдаты, наверно, не захотели лезть в холодную тину. Постреляли еще немного для острастки и пошли дальше. У них ведь тоже небось от страха поджилки трясутся: беглецов, скорее всего, за партизан приняли и подумали, что те их нарочно в болото заманивают, чтобы тем временем заминировать колею.
Кончилось болото. Вон и дубы на пригорке. Свернули туда. Оставалось всего несколько километров пути, но теперь каждый километр давался все труднее и труднее. И чем ближе подходили к Заславичам, тем молчаливее становился Артем. Видимо, опасался, что встретят их не так, как сулил он Миколе и как надеялся сам. Родителей жены знал он не очень и только гадал, как они отнесутся к нему сейчас, как встретят Миколу — незнакомого человека, которого тоже надо будет прятать и кормить и ради которого придется рисковать жизнью.