— Не дождутся, — криво усмехнулся Михаил. — Пускай лучше на меня молятся…
Юрко смерил его презрительным взглядом с головы до пят.
— На идолов давно уже перестали молиться.
— Ладно, ты, философ! Потому на тебя девки и на смотрят. Не любят трепачей.
— А я вот не знаю, за что они любят тебя, такого орангутанга.
Глаза Михаила угрожающе сверкнули из-под черных, сросшихся у переносицы бровей.
— Катись-ка ты отсюда мотороллером! А то как бы я не зацепил тебя нечаянно своей монтировкой.
Вот тут-то Юрко и не сдержался.
Был он худенький, ниже Михаила ростом и гораздо слабее (Михаил еще в школе всех мальчишек клал на лопатки), но размахнулся и ударил того в лицо.
Михаил от неожиданности вытаращил глаза. Но когда Юрко снова замахнулся, он ловко уклонился и, выбросив руку вперед, точно и сильно ударил Юрка в подбородок.
Тот покачнулся, едва не упав, но тут же снова ринулся вперед.
Михаил уверенно отражал удары, а Юрко все бросался и бросался на него. Старался попасть в самые уязвимые места, но чувствовал, что вообще молотит кулаками по воздуху.
Ничего не слышал, ничего не видел, кроме мутного белесого пятна — ненавистного лица Михаила.
Но вот на него самого в какой-то момент обрушился тяжелый удар, и он не удержался на ногах, упал. Однако сразу вскочил, снова бросился с кулаками на расплывчатое ненавистное пятно, заслонившее собой, казалось, весь мир.
Новый сильный удар в переносицу отбросил его назад. Он почувствовал, как что-то соленое и горячее поползло по губам, однако остановиться не мог и, ослепленный яростью, продолжал наскакивать на Михаила.
Кто знает, сколько бы еще продолжалась эта баталия, если бы не услышал он рядом:
— Ребята, да что вы! Юрко!
Это остановило его. «Юрко» было произнесено голосом, который он сразу узнавал среди всех прочих девичьих голосов, голосом, который снился ему во сне. Пока звучали другие голоса, он их не слышал. Но этот голос он не услышать не мог.
Мгновенно присмирел.
Только теперь понял: лицо в крови. Рука, которой провел по лицу, стала красной и липкой.
Михаил сказал, тяжело дыша:
— Пусть не лезет! Не умеет драться, пусть не выпендривается. А не то еще врежу.
Снова вскипел и готов был снова броситься на этот омерзительный голос и колошматить эту бледную рожу, но рядом стояла Надийка.
Наконец он поднял глаза и встретился с ее взглядом — светлым, прозрачным, как небо, и сразу исчезла, улетучилась злоба.
— Ну как вам не стыдно?
Юрко виновато заморгал и опустил глаза.
Стыдно? Но разве стыдно стать самим собой? И разве стыдно, если любишь и во имя любви способен на все?
Раньше он сам недоумевал, когда кто-нибудь затевал драку, пускал в ход кулаки, особенно из-за девушки. Думал: неужели нельзя договориться мирно, или мало девушек на свете? Осуждал таких забияк, не находил им оправдания и уж никак не мог представить на их месте себя. И вот…
Все произошло как бы помимо его сознания и было неподвластно его восприятию и, оценке, словно и не с ним вообще случилось это, а с кем-то другим.
Он стоял перед Надийкой с виноватым видом, хотя и не чувствовал своей вины.
— На кого ты только похож? — укоризненно покачала головой Надийка.
На кого похож? Конечно же на себя. Такой и есть: немного упрямый, немного застенчивый и влюбленный, бесконечно влюбленный.
Неужели Надийка не замечает этого, не понимает, не в состоянии почувствовать, оценить? Кажется — нет…
Вот она взяла его испачканную кровью руку, сильно сжала, словно боясь, что он начнет вырываться. Чудачка! Да разве может он уйти от нее?
— Пойдем отсюда… — сказала она сердито, и он покорно побрел следом: ведь именно этого и хотелось ему — быть рядом с нею.
Перед ними расступались, что-то говорили вдогонку, одни возмущались, другие — посмеивались.
— Цирк, да и только…
— Вот так друзья! Бывало, водой не разольешь…
— До чего любовь доводит…
А они уходили все дальше и дальше, и теплый вечер окутывал их своей волшебной лазурью.
Надийка провожала его. Было жаль парня, который нравился мягким характером и умом. И пошла с ним, хотя понимала, что это может не понравиться Михаилу.
У школы Надийка остановилась. Юрко поднял на нее глаза — он догадывался, что будет дальше, и все же не терял надежды на лучшее.
Но произошло так, как и должно было быть, то, чего так ему не хотелось.
Надийка вздохнула:
— Иди, Юра, домой. Не надо так.
— А если я не могу иначе?
— Все равно не надо. Иди.
— Хочешь поскорее от меня избавиться?
— Нет.
— Чтобы вернуться…
С молчаливым укором смотрела она на него.
— К этому… — прошептал Юрко. Хотел сказать «к нему» или «к Михаилу», а вырвалось презрительное: «к этому».
— Не надо, Юра. Не позорь себя и меня, — сказала Надийка.
— Ты сама себя позоришь.
— Чем?
— Сама знаешь.
— Юра, мы с тобой всегда были настоящими друзьями.
Сердце Юрка дрогнуло.
— А с ним?
— Я… — Надийка помолчала, собираясь с духом. — Я… люблю его. Понимаешь, люблю… — тихо, но достаточно твердо произнесла она те слова, которых, кажется, еще не говорила никому — ни Михаилу, ни даже себе самой.
Сказала потому, что поняла: пора кончать с этой неопределенностью, не должно так продолжаться, и, в конце концов, это необходимо сказать рано или поздно, и чем раньше, тем лучше для всех троих.
Призналась, потому что не умела вести двойную игру, не могла притворяться перед человеком, которого считала другом.
— Я люблю его… — повторила она, потому что Юрко словно одеревенел от этих слов.
— Но он ведь тебя не любит.
— Он тебе это говорил?
— Нет, не говорил. Чего не было, того не было. Но разве я не вижу, как он относится к тебе.
— А как он ко мне относится?
— Ну, так… как ко всем… И вообще, жениться он не собирается.
Надийка иронически фыркнула: она тоже замуж не спешит. Просто любит и наперед не загадывает, что будет дальше.
— Но я все равно люблю его… — повторила она ту спасительную фразу, которая, казалось, должна была все решить, убедить Юрка, а ее освободить от угнетающей раздвоенности. Да и повторить эту фразу оказалось намного легче, чем произнести ее в первый раз.
Видимо, та легкость, с которой повторила она свое признание, подтолкнула Юрка, помогла и ему высказать сокровенное:
— Но я тоже… люблю тебя.
— Юрасик, не надо… — взмолилась Надийка. — Останемся друзьями. Хорошо? — Юрко молчал, лишь глаза его светились в темноте: казалось, он ничего не слышит, видит только Надийкины губы и для него сейчас все равно, какие они произносят слова. Надийка, тяжело вздохнув, продолжала, поскольку нужно было закончить этот трудный, но неизбежный разговор: — Прости… Хотя я ни в чем перед тобой не виновата. Не ходи за мной. Я… До свиданья! — Она внезапно повернулась и ушла, не оглядываясь и думая о том, что в жизни так вот бывает, когда надо повернуться и уйти.
Пробежав немного, она остановилась, ведь, собственно, некуда было торопиться. Только теперь сообразила, что бежала в сторону клуба.
Зачем? Нет, ни к чему туда возвращаться. Разве может она после того, что было, веселиться, хотя и не чувствует за собой никакой вины. В самом деле, разве ты виновата, если тебя полюбили двое?!
Правда, там ее, наверное, ожидает Михаил и, если она не вернется, будет очень недоволен. Но, как ни странно, даже и его сейчас не хотелось видеть.
Вспомнила: в парке, рядом с ее больницей, есть в густой ветвистой сирени старая, почерневшая от дождей и непогоды скамейка. Их скамейка. На ней не раз сидели с Михайликом, когда она дежурила ночью и он приезжал к ней на своем мотоцикле.
Только там сможет она немного успокоиться, прийти в себя. И Михаил, если догадается, где она, придет. Или, пожалуй, нет, лучше не надо, хочется почему-то побыть одной — наверно, у всех бывают такие минуты, когда необходимо уединение.