Вошла тихо, как входила в больничную палату. Лежал Юрко неподвижно, лицом к двери, и казалось, он спит.
Но нет… Глаза открыты и вроде бы видят ее. Молчит. Не шевелится. От этого стало даже как-то жутко, и она осторожно спросила:
— Не прогонишь?
Юрко встрепенулся. Он все хорошо видел, все слышал, но не мог поверить ни глазам своим, ни ушам.
Не почудилось ли?..
Но лицо Надийки приближалось к нему, заслоняя собою весь мир. И Юрко испугался, как бы оно вдруг не исчезло, если он на мгновенье закроет глаза.
Потому и смотрел не шевелясь и не моргая.
Она присела на краешек стула возле кровати, и голубые глаза ее остановились на его лице, глядя на него с состраданием и жалостью, а он все еще не верил в ее присутствие.
Только когда она левой рукой (в правой держала какой-то сверток) дотронулась до его лба, горячего, влажного, юноша вздрогнул и попытался приподняться.
— Лежи, лежи… — прошептала Надийка и опять спросила: — Не прогонишь? — Повторила потому, что взгляд Юрка, неестественный из-за расширенных зрачков, ее очень беспокоил и даже пробуждал в ней неосознанный страх.
— Что ты, Надийка… — проговорил он наконец, глотая застрявший в горле ком.
— Глупенький, — улыбнулась Надийка и снова коснулась рукою его лба, а пальцы ее, горячие и чуть дрожащие, шевелились, как бы приглаживая его нечесаные волосы. Эти едва ощутимые прикосновения в радостное томление повергали его сердце. Он крепко зажмурился и вновь открыл глаза, чтобы удостовериться, не исчезло ли волшебное видение.
Оба молчали, не зная, с чего начать разговор.
— Как ты себя чувствуешь? — и рука со лба опустилась к запястью, слегка прижала его чуткими пальцами. Надийка словно вспомнила, что она медсестра. А Юрку показалось, что она не пульс считает, а держит в руке его сердце.
— Пульс нормальный… — сказала она.
Юрко улыбнулся.
— Пульс нормальный… — повторил он тихо и уже громче добавил: — Ты пришла.
Надийка вздохнула.
Юрко не обратил на это внимания.
— Абрикосы тебе принесла, — сказала она, развернула сверток и высыпала на тумбочку большие бархатистые шары.
Она долго сидела. Он не отрываясь смотрел на нее.
Потом она ушла, осторожно закрыв за собой дверь.
Ушла. Но перед глазами Юрка все еще стояло отчетливо: как переступала она порог, как сидела на краешке стула, когда считала пульс, как высыпала абрикосы. Видел ее, какой она только что была — белокурые косы, черные брови (над правой — продолговатый шрам: когда была маленькой, упала на зуб бороны; почему-то шрам этот привлекал к себе внимание: когда Надийка сердилась, он белел и выделялся особенно четко), глаза — голубые, проникновенные, голос — приглушенный, нежный; и легкий и осторожный стукоток каблучков (так ходят только в больнице).
Вот только теплоты руки, пальцев ее почему-то не мог заново ощутить.
Хотя ничего нового, утешительного Надийка ему не сказала (впрочем, ошеломленный ее неожиданным приходом, он и вообще-то не помнил, что она говорила), но одно то, что она пришла, было для него целительно.
Надийка пришла, его Надя, Надежда, Надюшенька, как втайне называл он ее. Она пришла, значит, он ей чем-то дорог, и теперь он обязательно выздоровеет, потому что выздороветь теперь стоит.
Порывисто сел на кровати, свесив худые ноги, хотел встать, но не успел: перед глазами все поплыло, и Надийка, которую только что так отчетливо видел перед собой, начала удаляться, уменьшаться, словно растворяясь в тумане.
Он зажмурился и долго не открывал глаз, а когда открыл, в комнате все было как прежде, но не было Надийки, и только ее абрикосы внимательно смотрели на него.
Он протянул руку, взял абрикос, разломил, вынул косточку. Положил половинку абрикоса в рот. Вкусно. Съел и вторую половинку. Потом второй абрикос, третий. Хотел остановиться, но не мог, пока не остались одни косточки. С таким аппетитом он давно уже не ел, и сейчас почувствовал себя бодрее. И вместе с тем ощутил здоровый голод.
Внимательно осмотрел стоящее на столике, будто впервые увидел баночки с лекарствами, пузырек с полосканием для горла, блюдечко с подсохшей яичницей, от которой он упорно отказывался, кусочек хлеба с маслом, тоже высохший; малосольный огурец, маленький квадратик шоколада, которым угостила девочка из соседнего дома. Рука сама потянулась к хлебу, к ложке. С удовольствием съел яичницу (удивительно, как мало ее приготовили!) и все остальное.
Сунул ноги в мягкие тапочки, встал. Немного пошатывало, но он сделал по комнате несколько шагов, подошел к зеркалу. Хотелось посмотреть на себя, чтобы узнать, каким его только что видела Надийка. Взглянул — и ужаснулся. Бледный, худющий — кожа да кости, а на подбородке и под носом противная рыжая щетина. Никак не ожидал, он ведь совсем не рыжий, а блондин.
Значит, Надийка видела его таким!.. Скорее побриться, а то вдруг она еще зайдет, опять внезапно и неожиданно. Да, конечно, она придет и вообще вернется к нему. Теперь он в этом не сомневался. В конце концов, он лучше знает Михаила, чем она. Рано или поздно Надийка должна понять и поймет, поймет ошибку, увидит, что за человек этот Михаил.
Мать, вернувшись домой, была очень удивлена: Юрко поливал на веранде цветы. Он с малых лет любил цветы и всегда поливал их перед уходом на работу. А за время болезни — первый раз. Слава богу, поправился…
Надийка не пришла — ни на следующий день, ни потом, хотя Юрко не переставал ждать ее и вздрагивал от каждого стука калитки, от шагов на крыльце и от скрипа двери. Вечерами подолгу стоял у окна. И все напрасно.
Решил: он сам пойдет в больницу, будто бы бюллетень оформить, и там встретится с нею. Верно говорят — мудрые мысли приходят внезапно, словно снег на голову, просто удивительно, как до такой простой вещи раньше не мог додуматься! Можно было уже не раз сходить в больницу. А он, видите ли, дожидается, пока девушка первой придет. Да ведь и приходила…
Повеселев от этих мыслей, Юрко стал собираться. Побрился, хотя уже и не было на лице так поразившей его рыжей растительности. Надел чистую рубашку, погладил брюки.
Не спеша зашагал огородами, по берегу, чтобы не попадаться на глаза кумушкам-соседкам. Подошел к плесу, где купался в ту жуткую ночь, когда чуть было не утонул. Лодка старого рыбака, как всегда, стояла на своем месте, выстланная травой, как птичье гнездо.
Наткнулся на ребятишек — играли под кустами ивняка в «ножички» (он тоже любил когда-то эту игру), рядом торчали их удочки, стояла банка с водой, в которой плавали пойманные плотвички.
Зелень вокруг была буйная, сочная, слепила глаза, как слепит сверкающий на солнце снег. После болезни все казалось необыкновенным — ярче, веселее, значительнее. И задумчиво притихшие вербы, и выбеленные стволы тополей, и листва, трепещущая на солнце, как мириады серебристых рыбешек, и гибкий тростник, и извилистая тропинка в солнечных пятнах. И все это становилось как бы фоном, на котором все отчетливее проступала о н а.
Надийка!.. Как он встретится с нею, с чего начнут они разговор, что ответит ему, как взглянет, как улыбнется?..
Хотелось бежать, мчаться к ней во весь опор, а шел медленно-медленно: удерживало какое-то смутное сомнение.
Но вот и больница. Красная крыша, белые, утопающие в зелени стены.
Юрко остановился. А здесь ли сегодня Надийка, дежурит ли? А если здесь, сможет ли оторваться от работы, чтобы поговорить с ним? В больнице ведь столько забот и волнений. А он пришел разговаривать с Надийкой, толком не зная, с чего начать.
Но возвращаться было поздно. Он долго слонялся по длинному коридору от кабинета к кабинету, как бы отыскивая нужную дверь, но Надийка все не появлялась. Наконец отважился — попросил санитарку, чтобы позвала Надийку (он назвал ее по фамилии).
Санитарка пристально посмотрела на него, будто о чем-то догадываясь, и спросила:
— Зачем?