Что-то нужно сказать, сделать, но что именно, Юрко не знал. Она плакала, всхлипывая, а он продолжал стоять в одной и той же позе. И вдруг, неожиданно для самого себя, хриплым, не своим голосом сказал:
— Перестань! Тебе нельзя теперь волноваться…
Надийка сразу послушно утихла, замолкла, видимо, овладело ею чувство, которое сильнее всех других, — великое чувство материнства.
С неделю Юрко оформлялся. Теперь приходилось думать не только о себе и встречах с Надийкой, а о более серьезном, семейном, чего до сих пор не было, чего он, собственно, четко и не представлял себе, но что стало отныне реальностью.
Устроившись на работу, получил небольшую комнатку в передвижном вагончике. Отдельную, поскольку убедил рабочий комитет, что у него есть девушка, живет в общежитии. Получив комнату, они, мол, поженятся, и место в общежитии освободится.
Боялся, что не поверят, — коряво он говорил. Однако поверили. И именно потому, что очень уж запинался он и смущался. Дали ключ, даже поздравили.
Вагончик — новый, голубой, с широкими окнами и высоким крылечком, похожий на дачный домик, — стоял неподалеку от женского общежития, и Юрко, получив ключ, сразу же помчался к Надийке. Он был уверен, что теперь разговор пойдет по-иному, ведь действительно — как ей оставаться в общежитии с ребенком.
У Надийки ребенок! Это порождало страшную сумятицу мыслей, в которой никак не мог разобраться. Тут были и опасения, и растерянность, и надежда. Ребенок теперь будет и х, никто не узнает, чей он на самом деле — он, Юрко, женится на Надийке и оградит ее от пересудов и сплетен.
Так размышлял он, мчась в общежитие и сжимая в кармане ключ, но Надийки в комнате не оказалось — на ее месте крепко спала другая девушка.
Всполошился — не случилось ли беды? Соседки Надийки заявили, что ничего не знают, а вахтерша отрубила:
— Я не справочное бюро!
— Да что вы все лжете! — воскликнул-ошеломленный Юрко. — Почему это люди так любят обманывать? Смотрят тебе в глаза и спокойно говорят неправду. Разве так можно?
Искренние, от сердца слова, видимо, всколыхнули зачерствевшую душу вахтерши. Она призналась — под страшным секретом, — Надийка уже в декретном отпуске, а на ее место временно поселили другую — с жильем-то туго. А Надийка уехала к подруге в село — роддома тут еще нет.
И добавила:
— Родильный дом здесь раньше всего строить надо… Девчонки-то какие пошли!
— Разные есть и девчата, и ребята, — возразил Юрко. — Только про Надийку вы плохо не думайте.
— Ишь ты, какой адвокат нашелся! — фыркнула вахтерша, но посмотрела на него с уважением.
— Так куда она уехала? — спохватился Юрко, не спорить же пришел он сюда. — К какой подруге, в какое село?
— Вот этого я не знаю, — развела руками женщина, и Юрко почувствовал, что на этот раз она не соврала. — Не знаю! — твердо повторила вахтерша, давая понять, что разговор окончен.
Юрко не спеша вышел из общежития, удрученный, побрел по улице; бросился было назад — еще что-то спросить у вахтерши, да только махнул безнадежно рукой — напрасно, мол, — и двинулся дальше, сам не зная куда, хотя рука в кармане упрямо сжимала холодный металл ключа. Даже забыл, что уже имеет жилье.
Снова направился к Днепру. Там всегда становилось легче, успокаивалось сердце, прояснялся разум и постепенно наступало какое-то просветление.
Безбрежная земная ширь, бездонное синее небо, тихая прохлада недвижно струящихся вод и ласковое благоухание зелени успокаивают душу.
Остались позади большие и малые строения, всматривающиеся во тьму разноцветными глазами освещенных окон; смеющиеся люди; грохот, лязг, рев, ослепительные вспышки в котловане.
Он шел, не зная куда, потому что синяя птица его счастья снова выпорхнула из рук.
Когда у ног его послышался плеск невидимых во тьме волн, остановился, прислушался. Казалось, не волны, а крылья этой сказочной птицы шелестят, и манит, она, и зовет, а где скрывается — неизвестно.
Долго стоял в сумерках над водой, будто уже и самого себя не ощущая, словно было здесь одно только бескрайнее пространство и полусонные вздохи дурманящей тишины.
И мысли… Его безутешные мысли.
Почему Надийка усложняет то, что просто и понятно? К чему это упрямство и недоверие? Откуда они? Разве не ясно, что теперь лучше всего для них сойтись и жить вместе, отбросив, забыв прежние недоразумения. Все начать сызнова…
И чем больше он думал, тем тверже укреплялся в мысли: Надийке просто неудобно сразу после разрыва с Михаилом броситься в объятия к другому, да еще к тому, кто об этом знал. Ей неловко смотреть ему в глаза, слушать пусть еще пока и не высказанные им обвинения. Вероятно, так и должно быть, в этом проявлялась его Надийка, честная и искренняя, не бросающаяся на то, что подвернулось, что выгоднее; она никогда не поступится своей совестью. Именно такой он и любит ее.
Она и теперь пыталась оставаться сама собой и становилась поэтому еще родней и желанней, и он, как бы ни казалось это унизительным, тоже останется самим собой и не откажется от нее.
Будет искать ее и обязательно найдет, как бы она ни избегала его, — ведь никому еще не удавалось избежать собственной судьбы.
Мысли вспыхивали и тускнели, но чем больше их накапливалось, тем выразительнее становилась одна: он заберет Надийку с ребенком к себе как муж, как отец. Прямо из родильного дома в свой голубой вагончик.
Он обойдет и объедет все родильные дома в округе.
И он найдет ее и будет носить ей передачи и цветы, будет писать записки, а когда подойдет время, подкатит туда на такси — обязательно на такси, на голубой «Волге»! — и повезет молодую мать в свой, в ее, в их общий дом. Только так!
Для начала хватит им одной комнатушки, потом сосед-одиночка куда-нибудь переселится, и они займут весь вагончик — две комнаты с кухонькой, и заживут как следует. Он уже наслышан о подобных случаях. Семейных на стройку принимают неохотно: не хватает жилья, но если возникает семья, а здесь семьи появляются быстро, — тогда дают целый вагончик.
Никто и не догадается, что ребенок чужой.
Чужой! Сам удивился этому слову, как только смог подумать такое! Почему же чужой? Надийкин, а все Надийкино — это их общее.
Старался отогнать уколовшее его самолюбие слово. И все же перед глазами невольно возник т о т, Михаил. Юрко даже зажмурился, будто Михаил действительно стоял перед ним, а видеть его вовсе не хотелось.
Не нужно об этом, не нужно! Не подозревал даже, как эта маленькая колючка разрастется потом в темные тернии, сквозь которые придется ему продираться всю жизнь.
Директор их совхоза шутил: «Кроме всего прочего, я еще и работаю». Хотя работать приходилось не «кроме всего прочего», а прежде всего. Это Юрко особенно остро ощутил на стройке. Каждый день работы оказывалось невпроворот, словно накануне совсем ничего не делали. Трудились не переводя дыхания. И все-таки Юрко успевал заглянуть в соседний поселок, в родильный дом, принимавший рожениц со строительства.
Юрко приезжал туда автобусом и останавливался у приколотого кнопками листка. Сперва искал только знакомую фамилию, а затем с любопытством просматривал вес младенцев. Казалось, что у Надийки будет ребенок самый крупный, самый необыкновенный.
Лучше пусть будет девочка. Она, скорее всего, будет похожа на Надийку, а мальчик — на т о г о… Глупости какие-то лезут в голову. И все-таки хорошо, что в списках указывается только мать, а отцов не вспоминают. Ребенок Надийки будет носить его отчество: Юрьевна или Юрьевич.
Юрко ловил себя на том, как подсознательно то и дело возвращается к унизительному и обидному прошлому, связанному с Михаилом. Успокаивал себя надеждой, что это пройдет сразу, как только начнут жить с Надийкой. И забудется навсегда.