— Потом… — рассеянно улыбнулась Надийка. Она вся уже была там, в палате. — Потом…
— Опять это «потом», — сокрушенно вздохнул Юрко. — И так всю жизнь — «потом».
В палате Надийку отругали соседки — что это она так обращается со своим: ушел, бедный, как в воду опущенный. Разве можно так трепать нервы и мужу и себе.
Надийка вяло защищалась:
— Ничегошеньки вы не знаете.
И думала о своем, взвешивала все снова и снова. Почему из-за нее должен страдать ребенок, расти без отца? Все равно, одной век не прожить, как-то ведь придется устраивать личную жизнь. Так почему бы не сейчас, ведь Юрко стремится к этому, любит ее. Любит? Но ведь и Михаил уверял ее, что любит. Клялся, шептал нежные слова. А потом бросил в самый трудный момент. Так, пожалуй, не сделал бы даже и совсем чужой человек. А она любила его, как любят в первый и, наверно, в последний раз. Все прощала и сейчас, пожалуй, простила бы, если б вернулся, и любила б еще горячей.
Но он никогда уже не вернется. А ребенку нужен отец.
И когда Юрко приехал за ними на такси, Надийка не стала ни противиться, ни возражать. Покорно стала собираться, но на все радостные поздравления — какой чудный сыночек, какой отец! — она лишь грустно улыбалась в ответ и едва сдерживала слезы.
Юрко суетился, с благодарностью отвечал на поздравления, но и он чувствовал себя неуверенно, его тоже одолевала какая-то неловкость, ему хотелось поскорее закончить все это — нелегко казаться счастливым перед пытливыми глазами, которые замечают намного больше, чем тебе хотелось бы.
— Ребеночка пусть отец возьмет, — сказала санитарка, а Юрко не сразу сообразил: о нем говорят. Отец! Даже вздрогнул от неожиданности, хотя, казалось, давно готовился к этому. Взял мальчика и понес, бережно прижимая к груди.
Наконец-то свершилось — вот она, его синяя птица, его Надийка, рядом с ним как жена, поедет к нему, будет жить в его доме-вагончике.
Только бы не спугнуть это счастливое мгновенье!
Таксист, бойкий парень, услужливо распахнул дверцы «Волги», а когда Юрко неловко — с ребенком на руках — протиснулся в машину, глянул веселым глазам на младенца:
— Ого, вылитый папаша! — и лукаво подмигнул.
Юрко покраснел, а таксист газанул так, будто собирался взлететь, а затем небрежно, словно, играя, взял баранку одной рукой и, весело насвистывая, помчался вперед. Юрко помрачнел, ему и это почему-то не понравилось.
Когда входили в вагончик, на крыльце стоял сосед. При виде белоснежного свертка в руках Юрко он удивленно поднял брови и протянул: «Ого-о, свадьба с приданым!»
Юрко сердито отвернулся.
Когда они вошли в комнату, Юрко положил малыша на стол, а Надийка перенесла его на постель и принялась перепеленывать.
Глядя на ее ловкие руки, Юрко мрачно сказал:
— Интересно, откуда сосед знает?
Надийка молча перепеленала ребенка, поднялась и так посмотрела на Юрко, что он не то что смутился, а растерялся.
— Пожалуй, мне лучше сразу уйти отсюда, — сказала она.
— Надийка! — воскликнул Юрко испуганно. — Не смей об этом говорить, не смей! — Он бросился к ней и схватил за руку, будто она действительно уходит, и начнет сейчас вырываться. Но Надийка покорно и устало прильнула к нему, нежная и доверчивая, и он, неожиданно ощутив ее так близко, как никогда еще не было, не веря своему счастью, порывисто обнял ее, прижался лицом к ее лицу, губами к губам, мягким, податливым, потом стал целовать мокрые от слез щеки, только теперь заметив, что Надийка плачет. Затем приник губами к одному глазу, к другому, целовал, целовал, будто стараясь закрыть их поцелуями, чтобы не лились эти жгучие солоноватые слезы, а они от этого, казалось, полились еще сильнее.
— Надийка, не надо, — шептал он. — Я не хотел тебя обидеть… Надеждушка моя, ну, пожалуйста. Знаешь, бывает со мной такое: хочу сказать что-то хорошее, приятное, а получается не то. Будто бы это не я говорю, а кто-то другой, злой и глупый, преследующий меня. А я, я понимаю, нет нам дела ни до кого, если мы вместе с тобой, если ты — м о я… Ведь ты моя, моя? — исступленно повторял он, все еще не веря в то, что произошло.
Надийка не успела ответить — заплакал малыш, и, высвободившись из объятий, она поспешила к нему…
Часть третья
ДЬЯВОЛЬСКИЕ КОРНИ
И даже здесь, на громадной стройке, где столько людей, столько семей, а еще больше разных семейных историй, не удалось им скрыть свою тайну.
Как-то зашел Юрко к соседу: надеялся, рано или поздно, а отселят соседа и им удастся занять его комнату — ребенок, семья у них. В двух комнатках будет, конечно, просторней, да и на кухоньке — тесной, загроможденной — станет свободней.
Поговорили о том о сем, а когда Юрко собирался уходить, сосед многозначительно прищурился и неожиданно задал вопрос, который, как почувствовал Юрко, давно ему хотелось задать:
— Послушай, старик. А что тебя заставило?..
— Что значит «заставило»?
— Ну, взять… с ребенком… Мало девушек, что ли?
— Любовь, — ответил Юрко.
— Что — «любовь»?
— Ну, любовь заставила.
Сосед недоверчиво хмыкнул.
Откуда они, соседи, обо всем узнают? Какая сорока приносит им на своем грязном хвосте чужие тайны?
И почему сосед не верит в любовь? Почему подозревает что-то плохое?
Целый день вертелся в голове, портил настроение, злил этот разговор.
Неужели всю жизнь будут приставать к нему с намеками, смотреть на него прищуренным взглядом? Ведь его любовь — необыкновенно чистая, светлая. И сейчас в памяти строчки стихов: «Так никто не любил. Раз в тысячу лет приходит такое чувство…»
Вывод сделал Юрко сугубо практический. Знают — пусть знают. Но от соседа-сплетника надо избавиться.
И он написал заявление в рабочий комитет с просьбой отселить соседа.
Когда его вызвали на заседание рабочего комитета, он почему-то настроился на самое худшее. Начнут доказывать, как трудно на строительстве с жильем, другие вон и этого не имеют, а ему, видите ли, мало. Семья, ребенок? Да разве только у него семья и ребенок! А сколько приехавших на стройку и техников и инженеров снимают квартиры в соседних селах. За десятки километров ежедневно ездят на работу.
Старался мысленно представить все вероятные возражения, отбирал и запоминал слова, которые могли, по его мнению, убедить членов рабочкома в том, что ему действительно невозможно жить в одной комнате и очень-очень нужна вторая. По правде говоря, даже не так нужна сама комната, как чтобы не было соседей.
Но усилий никаких не понадобилось.
Председатель рабочкома монотонно прочитал его заявление, так же, как читал уже многие другие. Потом спросил, кто хочет высказаться. Попросила слова небольшого роста девушка с решительным симпатичным лицом и черной, перекинутой на грудь косой. Комсорг строительства.
Остро глянула на Юрка (он даже вздрогнул) и, набрав в легкие побольше воздуха, заговорила громко и страстно, словно старалась, чтобы ее не перебили. Юрко не мог понять — готовилась ли она к выступлению заранее или умела говорить вот так, сразу, причем удивительно складно и вразумительно. И слова — самые нужные и точные — будто сами собой находились, и голос звучал уверенно и звонко. Даже когда от волнения он не улавливал ее мыслей или упускал какое-нибудь слово, чувствовал: она желает ему добра.
У Юрия, говорила она, называя его по имени, очень сложные семейные условия. Он не только передовик стройки, но и благородный человек. Не побоялся сплетен, а поступил так, как подсказало ему сердце. Таких людей, такие семьи, мы всегда должны поддерживать. Надо просьбу его удовлетворить.
Села так же порывисто, как и встала, и Юрко увидел, как до сих пор пылает ее лицо, как сжаты губы, как нервно теребит она кончик косы. Оказывается, совсем не легко ей было выступать.