Кому было известно, чей он на самом деле сын, подумали: «Чувствует — не родной отец…»
А мальчик просто не понимал, что такое смерть, не знал, навсегда ли умирают. Прыгнуть же на парашюте со стремянки он давно собирался, а сейчас во дворе столько людей, самый подходящий момент..
Гроб собирались везти на машине, но мужчины взяли его на плечи и понесли до самого кладбища.
Похоронили Юрка рядом с отцом.
Председатель сельсовета сказал:
— Юрко погиб, но он останется жить в наших сердцах! Потому что осталась его работа! Включим лампочку в хате — вспомним Юрка, телевизор будем смотреть — вспомним Юрка. И еще — сельский Совет постановил — в честь нашего электрика, погибшего на боевом посту, назвать улицу, где он проживал, его именем. Сотни лет была она безымянной, а теперь будут люди называть ее улицей Юрия Билика.
Когда гроб опустили в яму и тяжелые влажные комья земли глухо и жутко застучали о доски, у Надийки все поплыло перед глазами. Она пошатнулась и едва не упала.
Ее подхватили под руки женщины, стоявшие рядом.
В лицо ей брызнули водой из бутылки, предусмотрительно прихваченной, и Надийка вздрогнула, пришла в себя. И сразу почувствовала, что кто-то пристально смотрит на нее. Оглянулась и… встретилась со взглядом Михаила. Он смотрел на нее не мигая, в упор. И в этом взгляде Надийка вдруг уловила то, чего она в нем никогда не замечала раньше, хотя любила когда-то смотреть в терновые, черные до синевы глаза. Сейчас в этом взгляде было что-то дикое, отталкивающее.
Внезапная мысль обожгла сознание Надийки: неужели правда, что будто кто-то включил рубильник в гараже, когда Юрко был на столбе?
Неужели правда?!
Неужели Михаил отправил Юрка на тот свет, чтобы опять вернуться к ней — после всего, что было?!
И неужели он решится к ней прийти?
Михаил решился. Пришел. Вернее — как всегда, приехал.
Не торопясь слез с мотоцикла. Небрежно прислонил его к воротам, расправил плечи, вразвалочку шагнул к калитке. Вдруг в глаза бросилась табличка, и он остановился, как споткнулся.
По синему полю белыми буквами было написано: «Улица Юрия Билика».
«Тоже мне — Гагарин!» — ухмыльнулся Михаил.
А ведь со временем на всех воротах улицы появятся такие таблички, и когда придется ему здесь проходить, они будут пристально смотреть на него, как глаза Юрка.
Эта мысль неожиданно испортила настроение.
Когда распахнул дверь, Надийка стояла у самого порога — наверно, через окно заметила его и ждала. Как только шагнул в хату, замахала руками:
— Уходи, уходи прочь! Зачем приехал ко мне, зачем? Ты прекрасно знаешь — это мы убили его. — Михаил дернулся от неожиданности. — Ты убил его, ты! Что же ты хочешь, чтобы об этом все знали, чтобы говорили о тебе как об убийце… чтобы проклинали… нас обоих?! Уходи отсюда и не смей никогда здесь появляться?
Михаила ошарашила и даже оскорбила такая встреча. Откровенно говоря — не ожидал.
Пренебрежительно сощурился.
— Какие убийцы? — спросил наконец, только бы что-то сказать.
— Ты сам это знаешь лучше меня! — с надрывом закричала Надийка. — Уходи отсюда, уходи!
— Да не ори! — Михаил невольно оглянулся на дверь, словно действительно побаиваясь, как бы кто-нибудь не услышал этот разговор. А то и в самом деле подумают…
И тут заметил в просвете между окнами большой портрет Юрка. Он смотрел с фотографии внимательно и настороженно, а на губах играла еле заметная улыбка…
И Михаил понял, что убедить Надийку не сможет ни в чем: он здесь чужой, совершенно чужой и лишний, и довольно себя обманывать, будто можно легко возвратить то, прошлое, которого, оказывается, не может возвратить даже смерть.
Он, не прощаясь, пошел к двери. Не оглянулся даже, хотя и очень хотелось — словно боялся еще раз встретиться с этим пристальным взглядом Юрка.
Переступил порог, дверь пронзительно заскрипела.
Надийка очнулась от этого скрипа, растерянно повела глазами по комнате и тоже встретилась с проницательным взглядом Юрка. Муж, казалось, внимательно наблюдал за ней, за происходящим…
1972
Перевел Е. Цветков.
ГРУСТНЫЕ МЕТАМОРФОЗЫ
— К черту такую самодеятельность! — неожиданно выругался Аркадий и остановился. — Тащиться пешком, когда можно ехать на машине!
Мы тоже остановились.
— Это все равно, что пить кефир, когда на столе коньяки и вина, — продолжал Аркадий. — И делать вид, что кефир вкуснее.
Яшко смотрит на Аркадия, прищурившись. С пренебрежением и упреком. От тебя, мол, я и не ожидал ничего другого, но все же надеялся, что ты хотя бы постесняешься говорить об этом.
— Мы ведь договорились путешествовать пешком. Ты тоже согласился…
— Мало что! — парирует Аркадий. Он улыбается, видимо, почувствовал неловкость. И все-таки очень уж не хочется ему волочиться по изнуряющей жаре с тяжелым рюкзаком за плечами и видеть, как все время обгоняют его, обдавая пылью и выхлопными газами, автобусы, легковые машины и грузовики.
Действительно, ничтожная скорость у человека. Наверно, поэтому и изобретает он постоянно что-то такое, с помощью чего можно значительно быстрее передвигаться в пространстве. А эти уподобляются далеким предкам.
Размышляя таким образом, Аркадий идет неохотно и вяло.
— Скорости передвижения человека определяются не здесь! — возражает Яшко и, неожиданно обернувшись к Аркадию, говорит: — Не хочешь — садись на что угодно и катись. Никто тебя не держит. Если ты забыл, что мы договорились пройти весь путь своими ногами, искупаться в каждой речушке, осмотреть развалины старинных замков, зачем же тебя уговаривать! Если человек задумал предать, он все равно предаст.
Аркадий хохочет:
— Ну и лексикон! Просто морально тяжело.
И он снова шагает впереди. Он выше нас, и один его шаг равен двум шагам Яшка. Да и сильнее нас — плечистый, краснощекий, бицепсы крепкие, ноги стройные, как у бегуна. Разве что рюкзак у него большой. А у Яшка рюкзака нет: разную мелочь он рассовал по карманам, они оттопырены и на ходу болтаются, как будто там пол-литровые бутылки. Под мышкой у него папка — старенькая, потертая, она все время развязывается, и Яшко то и дело завязывает ее. В другой руке Яшка — мой фотоаппарат. Яшко забрал его у меня, как только мы приехали сюда, в Закарпатье, и хотя я доказывал, что неудобно, мол, нести в руке, когда можно повесить через плечо, на шею, Яшко упрямо твердил, что фотоаппарат именно в руках и надо носить: если неожиданно появится что-то интересное, можно моментально щелкнуть. Правда, пока он ничего не щелкнул, а интересного вокруг сколько угодно — собственно говоря, интересно все, и, возможно, именно поэтому и трудно на чем-то остановиться.
Как бы то ни было, а вид у Яшка довольно смешной. Низенького роста, с остро выпирающими лопатками, одно плечо выше (наверно, потому, что он носит под мышкой папку, которая всегда норовит выскользнуть, и приходится придерживать ее локтем). Ноги переставляет по-медвежьи косолапо. Одежда: красная, навыпуск майка, слишком широкая и коротковатая, узенькие брючки, что особенно подчеркивает кривоногость, сандалеты, стоптанные, с загнутыми вверх, как у клоуна, носками и на босу ногу.
И уж если кто имеет право жаловаться на усталость, то это Яшко: он топает и топает, словно забывая о километрах, и едва только возникает речь о привале, решительно возражает и уговаривает нас пройти еще хоть немножко — до какого-нибудь места поинтереснее, и мы почему-то соглашаемся. Почему же? Может быть, нам, более сильным, стыдно было перед Яшком, а скорее всего — потому, что об отдыхе все время затевает разговор Аркадий, самый крепкий из нас, а Яшко, самый слабый, возражает, и, хотя мне хочется отдохнуть, я все время поддерживаю Яшка, и таким образом нас получается большинство — двое, и Аркадий покоряется.