— Невелика потеря… — иронически фыркнул Яшко. — Давно надо было его выбросить.
Но Аркадий не на шутку всполошился — наверно, в рюкзаке было еще что-то ценное, может быть, деньги. Сказал, что должен вернуться.
— Серьезно? — недоверчиво уставился на него Яшко. — А ну-ка, давай! Пока мы искупаемся, успеешь.
Аркадий побежал назад, и не успели мы вдоволь побултыхаться в воде, как он снова оказался рядом с нами.
— Вот это да! — удивился Яшко. — Кажется, ты и в самом деле туда на лифте поднимался.
Аркадий что-то сердито промычал в ответ, купаться не стал, а когда выбрались на дорогу, не говоря ни слова, остановил первую попавшуюся машину, молча вскочил в кузов и поехал, даже не взглянув на нас, как будто вообще он путешествовал один.
— Ночевка на турбазе! — крикнул вдогонку Яшко. Он не умел долго сердиться и ни на кого не держал зла.
Аркадий не оглянулся…
На турбазе мы его не нашли.
Аркадий исчез, и дальше мы путешествовали вдвоем с Яшко.
Вот, черт побери, никак не могу завязать галстук! Мучаюсь, пыхчу, а не получается. Может быть, потому, что вообще не люблю носить галстуки, надеваю их редко, в самых торжественных случаях.
Но Аркадий настаивает — теперь это модно: белая рубашка и черный, с блестками, словно покрытый чешуей, галстук, а узелок должен быть невелик, большие узлы уже не в моде.
Меня раздражает это: модно, не модно. Было бы удобно и красиво. Да и с каких это пор Аркадий начал присматриваться к узелкам?
Впрочем, кажется, довольно давно.
Еще на первом курсе он купил шляпу с ворсом, узкими полями и широкой лентой. На другой же день обновку стащили или, возможно, кто-то специально спрятал ее, чтобы посмеяться над чрезмерным модничаньем и франтовством Аркадия. А он со временем купил новую шляпу, такую же роскошную. Уверял, что это, мол, нашлась первая, но мы только хихикали…
— А нельзя ли обойтись без хомута? — спросил я Аркадия, когда завязывание галстука окончательно вывело меня из равновесия.
— О нет, галстук — обязательно, — категорически заявил Аркадий. — Там соберется элита — деканы и профессора. Ты ведь не Яшко.
На помолвку с дочерью нашего декана Яшка он не пригласил. Собственно, Яшка и невозможно было пригласить — он уехал в район на заработки — читать лекции. Судя по всему, Аркадий был рад, что Яшка нет в городе и не приходится хитрить, чтобы его не приглашать. Не исключено, что и помолвку-то назначил на время его отсутствия. Или даже сам подбил Яшка уехать. Все это вертится в голове и тоже мешает завязывать галстук.
Решительно срываю его с шеи, швыряю на стол, и он падает, словно лоснящаяся змея.
— Понимаешь, я тоже не пойду… — я подчеркиваю слово «тоже» и проницательно смотрю на Аркадия, пытаясь точно определить впечатление от моих слов.
Замечаю — он не печалится, наоборот — в глазах что-то вроде чувства облегчения. Кажется, он давно ожидал этого. Но для вида настаивает.
— Что ты, дорогой товарищ! — Аркадий неожиданно произносит излюбленные слова своего будущего тестя, нашего декана Кобылянского. — Конечно, лучше было бы собраться своим кодлом, но что поделаешь! — многозначительно произносит он, играя красивыми черными бровями. — Ученье кончается — жизнь начинается. Понимаешь? Распределение — на носу. Нужно любой ценой пробиться в аспирантуру.
Такая откровенность мне нравится — теперь я хотя бы начинаю понимать, зачем он женится так скоропалительно и почему именно на дочери Кобылянского, капризной, и желчной, и, к тому же, как говорится, сто раз некрасивой. Даже трудно представить их вместе, а тем более когда придется под требовательные возгласы «Горько!» целоваться при всех.
Аркадий, вероятно, прочел мои мысли и сказал:
— Понимаешь… Я и не собирался жениться. Думал, буду строить из себя жениха, а там «посмотрим, сказал слепой». Только бы в аспирантуру попасть. А они уже и помолвку назначили. Представляешь, прихожу, а она мне подвенечную паранджу показывает.
— Вот это да! — рассмеялся я. — Тогда я и в самом деле не пойду! Благодарю за внимание и желаю бодро жужжать в деканской паутине.
Аркадий улыбнулся. Чувствовалось, его не очень опечалил мой отказ.
— Мы еще как-нибудь соберемся. Отдельно. Даже без невесты, — пообещал он, уже и не скрывая удовлетворения, что все сложилось так удачно: он пригласил, а я отказался — и овцы целы, и волки сыты. Не затем ли и поучал он меня так дотошно, как нужно завязывать галстук.
Короче говоря, на помолвку Аркадия я не пошел, и, как потом стало известно, вообще никого из однокурсников там не было.
Наши девчонки бурно пытались представить в лицах разные подробности решающего в жизни Аркадия вечера, особенно поцелуйный обряд под визг престарелой элиты: «Горько!»
А, Яшко? Что мог сказать Яшко? Конечно, он, как всегда, прищурил свои близорукие глаза и спросил меня:
— Как ты на это смотришь?
Надо было видеть выражение его лица!
На распределение Аркадий не явился.
Студенты возбужденно толкались в коридоре, входили небольшими группами по три-четыре человека в актовый зал, где выдавали назначения, а оттуда вырывались по одному — кто радостный, кто просто довольный тем, что-де могло быть и хуже, кто — растерянный и разочарованный: не учли его талантов, а кто рассерженный, злой или даже со слезами на глазах.
Мы с Яшком долго ожидали Аркадия — хотелось войти вместе. Как-никак, прожили несколько лет в общежитии в одной комнате, и, кроме того, честно говоря, очень хотелось узнать, какое получит назначение зять Кобылянского: ведь государственные экзамены Аркадий сдал еле-еле, и если бы не родство с деканом, то по специальности и вовсе провалился бы. Еле замяли этот неприятный инцидент, после которого об аспирантуре вроде бы не могло быть и речи.
А Яшко наоборот. Хотя и бывали с ним разные приключения — то исчезнет куда-то и не сдаст что-то вовремя, то не к тому преподавателю пойдет, то перепутает расписание экзаменов и подготовит не тот предмет, но государственные экзамены сдал он блестяще, чем немало удивил и преподавателей, и друзей, и даже самого себя. Кое-кто даже посоветовал ему серьезно подумать об аспирантуре.
Не знаю, как смотрел на это сам Яшко, ждал он распределения совершенно спокойно — не переживал, не волновался, как некоторые! Как будто речь шла, скажем, о билете в кино, и его очень мало беспокоило, на какой сеанс он попадет.
Несколько раз направлялся к двери, забывая о нашей договоренности войти втроем, и если бы я не напоминал, он давно бы уже прошел распределение.
Аркадия все не было.
И когда секретарь комиссии, выглянув из-за двери, сказал, чтобы входили последние, чтобы не тянули напрасно время, мол, все равно никому не избежать своего, — мы с Яшком переглянулись и, глубоко вздохнув, вошли в актовый зал.
Комиссия восседала за длинным столом, словно какое-то судилище. В центре торчал Кобылянский. С проседью, с широкими залысинами, широко расставленными и всегда ехидно прищуренными глазами, утиным носом, большие ноздри которого едва заметно шевелились, выказывая тончайшие нюансы настроения декана.
В стороне, возле большой карты, стоял какой-то мужиковатый субъект с разбухшим портфелем в руке, — как выяснилось немного позже, представитель какого-то учреждения..
После ознакомления с делом Яшка Кобылянский, не глядя на него, сказал:
— Дорогой товарищ, направляем вас на работу в… — и он назвал один из отдаленнейших уголков республики. — Место чудесное, да, впрочем, на нашей Советской земле плохих мест нет.
Яшко стоял, как и прежде, перед Кобылянский и не сводил с него иронического взгляда. Декан поморщился, потер указательным пальцем переносицу.
— Желаю успехов на новом месте! — повысил он голос, будто бы давая студенту понять, что ему ничего уже не остается больше, как поблагодарить и ехать, куда посылают.
Но Яшко, как видно, не спешил ни благодарить, ни собираться в дальний путь. Стоял и насмешливо смотрел Кобылянскому в глаза. Тот заерзал на стуле, чувствуя, что разговор со студентом не окончен, а только начинается.