Даже самые ехидные реплики Филипповича во время острых кухонных баталий не могли так задеть Александру Викентьевну, как эти слова ее дочери.
— Что? — окрысилась она. — Или здесь, или нигде! Запомни это! Я не позволю своей дочери жить в общежитии. Никогда! Он будет жить только у нас и слушаться будет только меня. Ясно?!
После этого в комнате надолго воцарилось неприятное молчание.
Кузякина несколько раз выходила на кухню и несколько раз возвращалась оттуда, а Ляля все обдумывала состоявшийся разговор и никак не могла понять, чего же хочет от нее мать и как же в конце концов быть с Митьком.
— Мама, — спросила она, — а почему все-таки не Митько?
— Митько, Митько, — передразнила ее Александра Викентьевна. — Пускай будет Митько. Посмотрим, какой из него Митько.
Такое неожиданное согласие окончательно сбило Лялю с толку — так она привыкла, что мать никогда и ни в чем с ней не соглашается. Даже не верилось.
— Значит… — произнесла она неуверенно.
— Только с условием — он живет у нас! — повторила Александра Викентьевна.
Да, она так сказала. Ведь и ей самой давно надоело ждать заморского принца, да и очень уж раздражали бесконечные рассказы знакомых о счастливом замужестве их дочерей. Можно было подумать, что ее Ляля хуже всех.
«Пускай выходит! — думала она. — Теперь не разберешь — простой-простой, а смотришь — профессор какой-нибудь или директор. А у хороших родителей сынки такими бывают негодяями…»
Вспомнила Кузякина, что и ее муж был из крестьян, а кандидат же, и вообще — не хуже других. Правда, приходилось его все время обтесывать, но не сбежал ведь и не повесился. Мало ли что там наговаривает сестра. Может быть, и Митько окажется послушным и станет приличным человеком, если, конечно, она за него возьмется.
Вот и попал Митько из шумного общежития в тихие комнаты с тюлевыми занавесками, со слониками на буфете, с ковровыми дорожками возле кроватей — словом, в квартиру, где хозяйничали две женщины и не было мужчин. А главное, нежданно-негаданно — чаще всего так и случается в жизни — из холостяка превратился в зятя.
Кода он уезжал из общежития, где беззаботно прожил несколько лет, и прощался с друзьями, которых очень любил и которые так же искренно любили его, не обошлось без привычного острословия.
— Жениться — не напасть, как бы после не пропасть.
— Бери жену попроще — и будет с нею рай, а будет жена с тещей — ложись и помирай.
— А ты бы ее на луну!
— На спутник лучше!
Ребята острили и в то же время давали серьезные советы, говорили: если что не так (в семейной жизни чего не бывает!), то пусть вспомнит о них, своих друзьях, об их общем доме, который так же, как их сердца, всегда будет для него открыт.
Митько вместо ответа выделывал руками какие-то кренделя, словно отмахивался от пчел, во весь рот улыбался и смущенно бормотал:
— Пустое! Перемелется — мука будет.
— Смотри, чтобы из муки му́ка не получилась.
— Не получится. Если теща будет ворчать, приемник включу. На полную катушку.
С приходом Митька к Кузякиным в их комнатах внешне ничего не изменилось, разве только на подоконнике появился приемник, в который Митько вложил все, что может вложить завзятый радиолюбитель. Он ведь работал на радиозаводе и учился заочно в техническом вузе на факультете связи. Чувствовалось, что он возлагал на свой приемник большие надежды и в случае чего рассчитывал на его помощь.
Правда, места для приемника не нашлось — Александра Викентьевна заявила, что она не станет ради какого-то барахла нарушать в своей квартире идеальный порядок.
Но Митько подвинул на подоконнике горшок с цветами и там пристроил приемник. Его вполне удовлетворяло это место хотя бы потому, что рядом была розетка.
Однако проблемы не кончились.
Митько любил, чтобы радио работало все время, — он привык к этому, как привыкает футболист к шуму стадиона. Мог под музыку спокойно читать, разговаривать и даже напевать.
А Александре Викентьевне это не нравилось и казалось чем-то ненормальным. Поэтому она попросила Митька (но таким категорическим тоном, каким скорее приказывают, чем просят), чтобы, когда она дома, никакого шума не было. Мол, хватит с нее шума на кухне.
Митько обещал, что при ее появлении будет немедленно выключать приемник, но часто забывал делать это своевременно, или, может быть, просто хотелось ему дослушать интересную передачу — и радио продолжало работать до того самого момента, пока сама Александра Викентьевна демонстративно его не выключала.
Уже на почве этих мелких стычек между зятем и тещей сразу же возникла взаимная антипатия, которая, постепенно разрастаясь, как раковая опухоль, грозила метастазами организму всей семьи.
Но у Митька были на удивление крепкие нервы и ласковый, покладистый характер, поэтому он продолжал жить, как и в общежитии, тихо и скромно. Все свободное время копался в своем приемнике — что-то ломал, что-то чинил и налаживал.
К тому же была у него теперь Ляля, которой был он увлечен не меньше, чем радиотехникой. Он был теперь семьянином, но вовсе не предполагал, что это требует отказа от устоявшихся привычек и пристрастий и налагает на него какие-то особенные, иногда неприятные обязанности.
Как и раньше, он обедал с друзьями в заводской столовой, как и раньше, сам стирал свои носовые платки, а носки донашивал до такого состояния, что их уже ни стирать, ни штопать не имело никакого смысла.
Александра Викентьевна пыталась поссорить его с соседями, натравив на своих врагов, но Митько только пожимал плечами.
И как-то так получилось, что соседи полюбили его за простодушие и доброту, несмотря на то что он был зятем всем ненавистной Кузякиной.
А с некоторых пор тетя Маруся стала называть его не иначе как сыночком.
Однажды, когда она стирала в ванной, горячая вода неожиданно сорвала старый, сто раз перекрученный кран и, быстро заполнив ванну, хлынула в коридор, грозя за короткое время залить всю квартиру. Густой белый пар, как предрассветный туман над озером, мгновенно заполнил места общего пользования и начал проникать в комнаты.
Тетя Маруся, растерянная и растрепанная, металась по ванне, не зная, что делать, с чего начать. Попробовала заткнуть трубу тряпкой, но вода была под таким давлением, что ничего сделать не удавалось. Тогда тетя Маруся бросилась черпать воду ведром и выливать ее в раковину, но и это не помогало.
Дочурка тети Маруси, восьмиклассница Зоя, побежала к телефону-автомату, чтобы вызвать слесаря из аварийной службы. Там долго допытывались, какая вода заливает квартиру — холодная или горячая, будто бы от температуры воды все зависит. Убедившись, что вода горячая, записали адрес и сказали ждать.
А вода хлестала и хлестала, а пар все густел и густел, и люди выныривали из него, как привидения.
Поэтому никто и не заметил, как появился Митько. Ни о чем не спрашивая, он вошел в ванную, присел и, прикрывая лицо от горячих брызг, внимательно присмотрелся к тому, откуда била вода и как ее сподручнее остановить.
Потом молча ушел и минуту спустя появился снова. Теперь голова его была, словно чалмою, обмотана полотенцем, а на руках были такие резиновые перчатки, какие носят электромонтеры. В одной руке он держал молоток, а в другой — какую-то деревяшку.
Он быстро и ловко воткнул деревяшку в трубу и принялся забивать ее — так быстро и ловко, что даже не верилось, что это всегда медлительный и вялый Митько. Горячая вода не желала покоряться, упрямо рвалась во все стороны, острыми струйками обжигала руки, лицо. Но вот наконец она угомонилась, и все в квартире поняли, что с аварией покончено и это дело рук не кого-то из старожилов, а молодого и застенчивого Митька.
Потом Митько достал из кармана кусок проволоки и привернул им деревяшку — для большей надежности.
Пар начал быстро таять.
Тетя Маруся повеселела и теперь уже совсем с другим настроением принялась вычерпывать воду ведром, а Митько исчез так же незаметно, как появился. Только у себя в комнате он сообразил, что его здорово огрело горячей струей по щеке — щека горела, и он вспомнил: чтобы не вскочил волдырь, надо приложить к ошпаренному месту что-нибудь холодное. Подошел к приемнику и плотно прижался щекой к прохладной пластмассе. Почему-то не хотелось, чтобы Александра Викентьевна, вернувшись домой, заметила ожог. Начнет допрашивать, городить всякую чепуху.