Слезы хлынули из ее глаз.
Она не знала, что и подумать.
Вспомнился ей давний разговор с ее духовным наставником пастором Эйнаром. Однажды, тоже незаслуженно обиженная, горько плакала она от какой-то несправедливости. Эйнар, мудрый и кроткий, успокоил ее, уверив, что любое унижение или обиду следует воспринимать как справедливую кару за наши грехи, н а м н е и з в е с т н ы е.
Эта мысль тогда глубоко ее потрясла и уже этим успокоила. Теперь она, эта утешающая мысль, тоже отвлекла от материнских слов и заставила задуматься над своей жизнью вообще, над собственными, известными ей самой и, прежде всего, неизвестными грехами.
Княгиня зорко следила за лицом дочери, на котором четко проступали колебания и сомнения, мучительная внутренняя борьба. Знала болезненную впечатлительность Варвары, ее чрезмерную нервозность и поняла, что пора несколько сгладить впечатление от своего, пожалуй, грубоватого обвинения.
— Варет, почитай мне Евангелие, — как можно нежнее произнесла она.
Конечно, княжне в таком состоянии ничего не хотелось читать, но она переборола себя и принесла Евангелие. Однако читать подряд не стала, а разыскала послание Петра. Читая, она натолкнулась на то место, которое Шевченко выбрал эпиграфом к своей поэме.
И это как бы бесстрастное напоминание о Шевченко, то, что Священное писание словно перекликалось с ее, Варвариными, переживаниями, казалось не случайным совпадением, а милостью божьей.
И княжна постепенно утешилась.
Однако достаточно было ей в гостиной увидеть Тараса Григорьевича, как опять она заволновалась, позабыв и божью милость, и незаслуженное материнское оскорбление. Ее душой снова завладел Тарас Григорьевич, она ничего больше не хотела знать и перестала принадлежать себе. Но Тарас Григорьевич, как показалось княжне, опять избегал разговора с ней. «Со стороны, — подумала она, — мы, наверно, похожи на поссорившихся влюбленных». Никак не могла понять, почему он к ней не подходит. То ли узнал о ее споре с матерью и не хочет быть причиной новых огорчений, пытаясь напускным невниманием рассеять подозрения княгини, но ведь не исключено, что есть для этого и другие причины.
И она снова стала с нетерпением ждать, пока все разойдутся, чтоб остаться с Тарасом Григорьевичем наедине и откровенно обо всем поговорить; Хотя что еще она может ему сказать и по какому праву запретить ему ее не замечать? По праву искренней дружбы и готовности ради него пожертвовать чем угодно? Но не сказали ли ему уже, что она ему ч у ж а я?
Неужели они, такие близкие и искренние, могут быть чужими друг другу? Неужели снова появится нечто более сильное, чем ее верность и пылкая ее любовь?
Княжна видела, как Тарас Григорьевич молча кивал, слушая щебетание Глафиры, слушала Капниста, разговаривавшего с Лизой о новых книгах, но все это как-то проходило мимо нее, и когда к ней обратилась с вопросом Кейкуатова, она ответила совершенно невпопад, и всем стало смешно. Одна только Глафира оцепенела от изумления, и в глазах ее задрожали слезы. Ей стало очень жаль милую Варвару Николаевну, которая поставила себя в неудобное положение. Девушка тут же пришла ей на помощь, обратившись к Кейкуатовой и осуждающе глядя на нее:
— Разве удивительно, что Варвара Николаевна сама не своя? Она так устала от вчерашнего, что у нее, наверно, и сегодня раскалывается голова.
Княжна с благодарностью взглянула на Глафиру.
— Да, я действительно очень устала, — сказала она. И обратилась ко всем: — Не позволите ли воспользоваться хорошей погодой, погулять в парке? Осенью нельзя пренебрегать теплыми днями. — С этими словами она поднялась и поспешно вышла из гостиной.
Ноябрь был на исходе.
Снова взмахнула влажным крылом оттепель, с озера поплыли белые, как молоко, туманы, и куда только девался снег…
Кейкуатова, не желая надолго застревать в Яготине, собралась в дорогу. Перед отъездом она пожелала встретиться с Шевченко, чтобы пригласить его к себе в имение: ради этого она, собственно, и закатилась сюда. Ко времени встречи с Тарасом Григорьевичем княжну Варвару она предусмотрительно отпустила.
Тарасу очень не хотелось беседовать с Кейкуатовой. Только накануне получил он письмо от родных из Кирилловки и метался, как в клетке. Брат Осип сообщал, что помещик запросил за выкуп из крепостничества такую чудовищную цену, что и во сне не приснится. А у него, Тараса, как он ни налегает на разные заказы, денег ничуть не прибавляется. Они словно вода текут сквозь пальцы. Рисует, в харьковском альманахе Бецкого «Молодик» напечатали несколько стихов: «Думка», «Н. Маркевичу», «Утопленница», — но все это совсем не такие деньги, за которые можно кого-то выкупить.
Чтобы остыть немного от этих мыслей, Тарас все же решил сходить к Кейкуатовой — слезами горю не поможешь.
К тому же он был уверен, что Кейкуатова не отступится и пригласит его еще раз. Действительно, княгиня снова позвала Трофима…
Увидев Шевченко, Кейкуатова заметно обрадовалась и приветливо улыбнулась. Тонкая, длинная шея ее словно стала еще длиннее, когда княгиня повернула голову.
— Вы привыкли заставлять женщин вас ждать? — игриво спросила она, картинно протягивая руку для поцелуя.
Тарас извинился и заметил, что не смел на это надеяться.
— Вас всюду ждут! — воскликнула княгиня, не сводя с Шевченко внимательного взгляда и пытаясь разглядеть в этом как будто бы заурядном молодом человеке то необычайное, что так очаровывает окружающих, что заставило даже влюбиться в него княжну Варвару. Недаром же старая княгиня Репнина прозвала его «странствующим магом». — Вас всюду ждут, Тарас Григорьевич, — повторила она, изящно вибрируя голосом и ловя себя на том, что хочет ему понравиться. — И мы тоже давно вас ждем в своем тихом Бигаче. И хотелось бы узнать, долго ли вы еще собираетесь гостить здесь, в облюбованном вами Яготине. Да-да, я понимаю… — поспешила добавить она, многозначительно играя взглядом: — Я женщина, и я все понимаю.
Тарас сдержанно успел вставить:
— Здесь у меня много работы.
— Похоже, что здесь удерживает вас не только работа, — рассмеялась Кейкуатова. — Поверьте, что и у нас вы тоже кое-что найдете для души.
Тарас в замешательстве улыбнулся:
— Если я вас правильно понял…
Кейкуатова поспешила уточнить:
— Говорят, вы любите детишек и чудесно пишете их портреты. Я хотела бы увидеть на полотне и моих малюток… — И, подумав, кокетливо добавила: — И себя тоже!
— Не исключено… со временем… — рассеянно произнес Тарас, но тут же вспомнил, что собирался побывать в Седневе, у Лизогубов, а это совсем рядом с Бигачем. И уже твердо добавил: — Приеду, обязательно.
На лице Кейкуатовой засияла довольная улыбка. Обещание Шевченко княгиня приписала прежде всего своему женскому обаянию и умению добиваться желаемого.
— И я снова буду вас ждать, — с напускной печалью вздохнула она. — Это уж наша женская участь — ждать… Я не собиралась касаться такой деликатной темы, — она перешла на интимный тон, — но поскольку Варвара Николаевна открылась мне и прочла повесть своей жизни…
Тарас невольно помрачнел: совершенно непонятно, к чему Варвара открывает душу этой великосветской львице, чванливой госпоже, да еще и прочла ей исповедь своего сердца!
Заметив, как изменилось лицо Тараса, Кейкуатова сказала:
— Догадываюсь, что для вас самого это неожиданно, странно. Но вы же благородный человек, с добрым, искренним сердцем, и должны пожалеть Варвару Николаевну. Она в таких вещах наивна и неопытна. Да еще и обойдена судьбой. Вы помните то место, где она пишет о старой деве? Старая дева — лира с порванными струнами. — Кейкуатова сделала паузу, будто взвешивая то, что намеревалась и не решалась сказать, но все же сказала: — Поверьте, она не героиня вашего романа.
Тарас смотрел на нее проницательным осуждающим взглядом: какой роман? Какая героиня? Да разве она, эта светская дама со всеми своими предрассудками и условностями, может понять хоть чуть-чуть, хотя бы в общих чертах, что происходит в его сердце! Разве она способна понять его состояние, постичь его помыслы! Он привык уважать человечность и на добро отвечать добром, а за крупицу ласки готов многим пожертвовать. Но есть вещи, которыми жертвовать нельзя. Никогда!