И вот на следующий день в Яготине появилась сама Ганна, будто бы для того, чтобы показать Фишеру престарелую мать и сестру, которая немного прихворнула. На самом же деле Ганна имела твердое намерение, как сама, для себя мысленно определила, «выкрасть» Шевченко.
Перед обедом она пришла к княжне Варваре и попросила разрешения одеться к столу у нее, потому что, мол, ее сестра и мать заняли все зеркала. Переодевшись, Ганна призналась:
— Сразу же после обеда мама собирается вернуться домой, а мне хотелось бы, с вашего разрешения, похитить одного человека, — улыбаясь, она объяснила, кого именно имеет в виду.
Варвара была настолько поражена этим сообщением, что только пожала плечами. Она ведь так ревностно охраняла Тараса Григорьевича от поездок к Закревским, от унизительной дружбы с этими недостойными его людьми. А Ганна, как ни в чем не бывало, обняла княжну, в глубине души все же понимая, что причиняет ей неприятность, и в то же время радуясь своему успеху.
Прощальный ее поцелуй вроде бы означал благодарность, а на самом деле выражал торжество.
Ганна была значительно моложе княжны, ей шел всего двадцать первый год, но, мать двоих детей, она вела себя как старшая.
В гостиную вошли они вместе. Ганна села, чтобы легче было скрыть возбуждение от близкой встречи с Тарасом, а княжна Варвара стояла возле нее. Беседовали о всякой всячине, и хотя разговор шел оживленно, княжна Варвара успевала поверх Ганниной головы поглядывать на двери. Наконец уловила е г о шаги — она давно уже хорошо знала шаги Шевченко.
Тарас вошел, по всей вероятности, ощущая неловкость из-за того, что его уже ждут, с сосредоточенно-задумчивым лицом, как вдруг глаза его вспыхнули радостью — он увидел не только княжну, но и Ганну. Выразительно очерченные его губы тронула улыбка. Поклонившись всем, он приблизился к княжне. Она протянула ему руку. Он взял обе и, осторожно пожимая их, взглянул на Ганну, и княжна сразу перехватила промелькнувший между ними выразительный разговор без слов.
Между тем дворецкий объявил, что обед подан, и все длинной вереницей двинулись к столу.
Во время обеда Ганна задумчиво молчала. Тарас наклонился к ней и что-то шепнул.
Ганна, улыбаясь, сказала:
— Поэты любят говорить женщинам приятное.
Княжна покраснела и опустила голову.
В тот же вечер Шевченко отправился к Закревским. Он не стал возражать Ганне — самому хотелось махнуть куда-нибудь хотя бы на несколько дней, чтобы отдохнуть от чопорного стиля жизни Репниных и окунуться в искренние дружеские беседы и споры.
Княжна после отъезда Шевченко затосковала еще сильней. На душу наползло что-то темное, глухое, неотвратимое, и душевных сил для сопротивления уже не было. Через несколько дней она почувствовала себя совсем плохо и слегла.
Больше недели пролежала она в своей комнате, не прикасаясь к еде и не желая никого видеть и слышать.
Приходил Фишер, добрый милый Фишер. Внимательно осмотрев больную, он прописывал всевозможные лекарства, отлично зная, что дело совсем не только и не столько в них. Острая форма мигрени, нервное истощение. Княжне необходимо изменить направление мыслей, освободиться от обостренной сосредоточенности больного воображения.
Фердинанд Федорович утешал княжну, как только мог, пытался рассказывать интересные истории и случаи из своей многолетней медицинской практики, анекдоты и притчи, лишь бы отвлечь от навязчивых мыслей, рассмешить, заставить думать о чем-либо постороннем, безобидном, приятном.
И в какой-то момент княжна наконец улыбнулась — впервые за время болезни.
Фишер был не только хорошим доктором, но еще и мудрым человеком, и княжна постепенно стала выздоравливать.
Четвертого декабря, в день именин своих и матери — обе ведь были Варвары, княжна в конце концов поднялась. И прежде всего пошла к матери поздравить ее с днем ангела. Княгиня холодно ответила на ее поцелуй, спросив лишь, не приехал ли Капнист. Варвара удивленно посмотрела на нее: неужели княгиня не могла узнать об этом у кого-нибудь еще, хотя бы у лакея.
— Не знаю, маман, — ответила она. — По крайней мере, я его еще не видела.
— Как только он появится, приведешь его ко мне, — сухо изрекла княгиня.
Варвара вышла от нее подавленной. Увидев ее, Глафира и Лиза были поражены.
Втроем отправились они в церковь.
После обеда княгиня позвала дочь к себе и, к ее удивлению, стала расспрашивать о здоровье.
Княжна никогда не любила жаловаться матери на свое здоровье, а теперь ей тем более не хотелось беспокоить ее, поэтому она ответила, что чувствует себя лучше. Да и в самом деле — после прогулки на свежем морозном воздухе и посещения пропахшей ладаном деревянной церквушки она и в самом деле немного ожила.
Княгиня поцеловала ее и великодушно разрешила немного отдохнуть перед вечером — на именины должны были съехаться гости.
От этой вести у княжны защемило сердце: значит, приедут и Закревские, а с ними должен вернуться и Шевченко. Боже, боже, сколько же она передумала о нем за эти невеселые дни — мучаясь, ревнуя и даже осуждая!
Выходя от матери, княжна столкнулась с Капнистом — он, оказывается, уже приехал и спешил к княгине. Варвара заметила, как он невольно вздрогнул: наверно, не ожидал увидеть ее такой подурневшей. Однако он мгновенно овладел собой, учтиво улыбаясь, поздоровался и спросил о ее здоровье.
Варвара сказала ему то же, что и матери, и сама даже удивилась — теми же самыми словами. То, что она одинаково ответила обоим — было ли это случайностью или чем-то большим? Княжна задумалась: получилось невольно, но, по всей вероятности, вызвано поведением матери и Капниста, которые прямо-таки не сводят с нее глаз. Быть может, они сообща вознамерились что-то предпринять относительно нее и поэтому были озабочены ее состоянием.
И интуиция ее не обманула. Княгиня действительно давно уже просила Капниста помочь изолировать дочь от Шевченко. Увлечение Варет, по убеждению матери, для нее пагубно: переходит всякие границы, сводит с ума, угрожает здоровью.
Фишер, хотя и умел хранить врачебную тайну, все же по настойчивому требованию княгини вынужден был кой о чем проговориться. Вот почему княгиня и Капнист с нетерпением ждали выздоровления княжны, чтобы наконец завершить свое дело.
От матери княжна ничего не скрывала, и Капнист сразу же узнал многое. И о Варвариных письмах к Шевченко с совершенно прозрачными аллегориями, и о повести девичьего сердца «Девочка», и о шарфе, который связала для поэта княжна, и о последнем, как сказала княгиня, бесстыдном признании — «Я люблю Тараса Григорьевича…».
Капнист, как всегда приглаженный и напомаженный, сообщил княгине, что Шевченко уже вернулся вместе с Закревскими. И что муж Ганны Ивановны, Платон Алексеевич, уважаемый и деловой человек, тоже высказал некоторое неудовольствие поведением Шевченко. Когда все ждали Тараса Григорьевича к семейному ужину, он демонстративно отправился в село к крепостному богомазу Андрею Третьячевскому и просидел у того до утра.
— Насколько мне известно, подобными поступками он уже не первый раз обижает хозяев, проявляющих к нему свое искреннее расположение, — заметила княгиня. И повторила уже не раз высказанную мысль: — Кто бы мог подумать, что его приезд принесет нам столько неприятностей!
— Не мешало бы узнать, — сказал Капнист, — как сам Шевченко относится к пылким чувствам княжны и что намеревается делать дальше?
— В этом я всецело полагаюсь на вас.
— Я же обещал вам все уладить. Повторяю, я искренний друг вашего дома и чувствую себя в ответе за его покой и добрую славу. И Варет я тоже желаю лишь добра. И если того будут требовать обстоятельства, я обещаю забрать Тараса Григорьевича к себе. Хотя… — Капнист поколебался, сказать ли то, не совсем для него приятное. — Хотя улавливаю в его отношении ко мне определенную, не совсем понятную отчужденность и даже недоверие.
— Прошу вас, — нетерпеливо вставила княгиня: Капнист всегда, с ее точки зрения, высказывался слишком длинно и витиевато.