И вот сейчас в нем появилась здоровая такая трещина. Бабка Синюшка, другой мир, новое тело, муж Медведь и как контрольный выстрел — после родов ее, как надоевшую псину, пинком в монастырь. Мавр сделал свое дело…
Валерия очень старалась, чтобы зубы не стучали друг о друга слишком сильно. Тело этой… Аллелии оказалось ужасно чувствительным к холоду. Дорис уже и камин развела и руки ноги ей растерла, и вторым одеялом укрыла, а озноб все гулял по мышцам, проникая в самые кости и превращая их в обжигающий лед.
— Конечно, не здорова… — бормотала Дорис, — нет, никаких благостных дней! Ледышечка моя, как есть — ледышечка! Вот, бульона горячего скушайте… Как Вы любите — с хлебом и мясными шариками…
Валерия и пикнуть не успела, а ей в рот отправили первую ложку супа.
— А… — вторая порция отправилась вслед за первой.
— М-м-м, — а вот и третья. Дорис пичкала ее бульоном, как заправская нянечка кормит капризного ребенка. Стоило рту чуть приоткрыться, в нем неведомым образом оказывалось полно супа. Вкусного, надо сказать. Только соли слегка больше, чем она привыкла. Подгадать момент было тяжелее, чем достать дефицитное импортное белье в пору ее юности, но Валерия все-таки справилась.
— За что в монастырь? — ам, еще одна порция, с фрикаделькой.
Дорис рассеяно моргнула и опустила ложку.
— Как… Как за что? Лэрди, так всем известно — Бьерн де Нотберг только и мечтает молодую супругу изжить.
— В масть… — потрясенно прошептала Валерия. Это же надо было так с именем угадать. Очевидно, родители лэрда решили не заморачиваться — Бьерн он и есть Бьерн (прим. автора — скандинавское имя, переводится как медведь) Не Эмануэль же, в самом деле.
Валерия вздрогнула, вспоминая огромную фигуру мужчины. Полный антипод миловидности. Одна только грубая животная сила и жесткость в каждой черте. Настоящий солдафон — ему только командовать. Рупора не надо, наверняка благородный лэрд голосом мог разбить граненый стакан.
— Но не тревожьтесь, моя госпожа, — опять залопотала Дорис, зачерпывая новую порцию супа, — все сладится, точно Вам говорю. Хуже партии и придумать нельзя! Где это видано: такую красавицу — и за ужасного Нотберга! Лучше бы король ссылкой отца Вашего наказал, так нет — родную кровинушку в откуп потребовал… Одно хорошо — бастарду здесь не похозяйничать… Будь он проклят.
Валерия послушно глотала суп, слушая этот незамутненный поток сознания. Кое-что становилось ясным: брак, навязанный королем, родственники в опале. Впрочем, когда Дорис упоминала о семействе Аллелии, то почти каждый раз испуганно оглядывалась по сторонам — понятно, что девушке и в родном доме жилось не сахарно.
Что за бастард, Дорис так и не пояснила, но Валерия почему-то была уверена, что это, скорее всего, или сводный брат или кто-то из ближнего родства. Так же выяснилась фамилия Аллелии — де Моублэйн, а Дорис у нее в няньках с самого рождения. Но как только весь суп был съеден, женщина прекратила выдавать ценнейшие сведенья. Обложив Валерию подушками, велела отдохнуть и набраться сил. Совет был хорошо. Во-первых голова все ещё болела, а во-вторых срочно нужно было решать, что делать. Сидеть на заднице ровно не было ни малейшего желания.
Дорис шуршала по комнате тощей мышью, пока Валерия, послушно зажмурив глаза, безуспешно искала выход из сложившейся ситуации, и так же безуспешно пыталась привыкнуть к отвратительно мягкому матрасу. Настолько плохих кроватей не было даже в побитом жизнью и безразличием властей роддоме, где появился на свет Темка.
Мысль о сыне оказалась до того болезненной, что Валерия тихонько всхлипнула. Одно утешало — мальчик большой уже и не одинокий. Чтобы не случилось с ее «старым» телом, но один Темка ни останется. И все же под сердцем тихонечко ныло, и в уголках глаз копились горячие слезы.
— Ну, будет-будет… — ее руку ласково тронули теплые тонкие пальцы, — вот сейчас Вам песенку спою — враз все печали прогоню.
Голос Дорис зазвучал неожиданно мягко и нежно. Валерия сама сжала руку женщины, малодушно принимая заботу, которая предназначалась другой. Дорис пела ей глупую, совсем детскую колыбельную, но мистическим образом каждый звук нес в себе крупицу спокойствия и долгожданного сна.
Монотонный голос обволакивал, делая веки тяжёлыми, а мысли лёгкими и белыми, как те зайки. Валерия зевнула раз, другой, а вот третий уже не помнила. Сон навалился пушистым медведем и утопил сознание в спасительной темноте без сновидений и тревог.