Санэацу Мусякодзи
Его младшая сестра
ХИРОДЗИ НОМУРА – слепой, 28 лет.
СИДЗУКО – сестра Хиродзи.
НИСИДЗИМА – 33 лет.
ЕСИКО – жена Нисидзимы.
ТАКАМИНЭ – 27 лет.
АЯКО – жена Такаминэ.
ГОРНИЧНАЯ.
СЛУЖАНКА.
СТАРУШКА СОСЕДКА.
БУКИНИСТ.
Наше время, зима.
Покойной сестре посвящаю
Действие первое
Комната Хиродзи. Хиродзи сидит перед столиком и что-то с трудом, на ощупь рисует. Входит Сидзуко.
Хиродзи. Сидзуко, ты?
Сидзуко. Я.
Хиродзи. Мне показалось, почту принесли…
Сидзуко. Да? Сейчас спущусь, посмотрю. (Выходит, вскоре возвращается.)
Хиродзи. Ну что, есть что-нибудь?
Сидзуко. Нет, только письмо для тетушки.
Хиродзи. Та-ак. Что же мне ничего все нет и нет?
Сидзуко. Да, пора бы уже…
Хиродзи. А может, забраковали, поэтому и не отвечают?
Сидзуко. Не может этого быть. Он мог куда-нибудь уехать.
Хиродзи. Хорошо, если так. Мне почему-то кажется, что дело вовсе не в этом.
Сидзуко. Когда слишком ждешь, всегда кажется долго…
Попробуй не думать… чувствую, что ответ придет именно сегодня.
Хиродзи. Ты и вчера это говорила. И позавчера… Не надо было посылать…
Сидзуко. Да не могло ему не понравиться! Ну, предположим даже, не понравилось, все равно он отнесется к твоей работе доброжелательно. Он же тебя помнит.
Хиродзи. Скорее всего, уже забыл. Лет пять прошло.
Сидзуко. Но он так хвалил твои картины! Он один прислал тебе сочувственное письмо, когда ты вернулся с войны слепым. Пусть коротенькое, но все же…
Хиродзи. Это было три года назад. Сейчас он хвалит других…
Если бы я мог видеть!.. Какие картины я бы теперь писал! Все бы поразились! По крайней мере никак не хуже Такаминэ. Но что об этом мечтать… У меня есть ты. А теперь – и новая работа. Я чувствую, уверен, что повесть получилась!
Сидзуко. Кстати, о Такаминэ. На днях я встретила Аяко.
Хиродзи. Где?
Сидзуко. На улице, она шла с ребенком на руках. Причесана как замужняя женщина.[1]
Хиродзи. Она была с Такаминэ?
Сидзуко. Нет, одна.
Хиродзи. Вы разговаривали?
Сидзуко. Да. Она спрашивала о тебе.
Хиродзи. Почему же ты мне ничего не сказала?
Сидзуко. Забыла.
Хиродзи. Или просто побоялась говорить о Такаминэ?! (Пауза.) А что, Аяко все еще такая? (Показывает карандашный набросок женского лица.)
Сидзуко. Очень похоже. Когда ты это нарисовал?
Хиродзи. Совсем недавно. А это – ты.
Сидзуко. Как хорошо!
Хиродзи. Тебе здесь пятнадцать лет. Сейчас, должно быть, ты сильно изменилась…
Сидзуко. Да нет, не так уж сильно.
Хиродзи. А это я сам. Когда был еще зрячим…
Сидзуко. Как же ты смог нарисовать?
Хиродзи. По памяти. Я ведь как наяву все вижу… цвет лица… оттенки, светотени… Но рисовать могу только так. Рисую и не знаю точно, где должны быть глаза, где рот…
Сидзуко. Рисунок прекрасный!
Хиродзи. Все это ни к чему… Целых три года прошло – я уже смирился. А сколько ты слез пролила! И я тоже. Ты замечаешь – теперь я стал спокойней, чем раньше. Нужно сдерживать себя – у дяди в доме живем. Нет, правда, я уже смирился со своей слепотой, оттого и начал заниматься другим делом. Какое счастье, если Нисидзима похвалит рукопись. Понятно, в ней есть недостатки – как-никак это лишь первые шаги. Но меня вполне устроит, если он хотя бы сочтет ее годной для дальнейшей доработки.
Сидзуко. Я молиться готова, лишь бы пришел благоприятный ответ.
Хиродзи. Глупышка! Хотя я тоже готов молиться. Самому странно, каким робким я стал. Но даже если эта повесть никуда не годится, отчаиваться не стану! Иного выхода у меня нет – только держаться за новую работу. Может быть, я слишком большой оптимист, но я верю: то, что во мне заложено, когда-нибудь должно проявиться. Только очень тяжело ждать! Но и опускать руки нельзя, ни в коем случае нельзя! Тетя и дядя добры к нам, но все же мы для них обуза. Моя пенсия так ничтожна, что и говорить совестно. Вот, к примеру, прикажи тебе дядя сейчас выйти замуж, ты и отказать ему не посмеешь… Мне все время кажется: тебя вот-вот могут у меня отнять! Потому-то я не могу сидеть сложа руки… Помнишь, как я радовался, когда мои картины стали хвалить? Я так надеялся, что успех принесет мне независимость… В нашем мире нельзя жить без уверенности в завтрашнем дне!
Сидзуко. Я никогда тебя не оставлю, брат. Все мое счастье в твоей работе. И я никогда не сомневалась, что ты добьешься успеха. Хочется, чтобы это было скорее, но я тебя не тороплю! (Что-то вспомнив.) Знаешь, Хиродзи, я услыхала довольно неприятную вещь…
Хиродзи. О чем ты?
Сидзуко. Только не сердись! Зачем ты сегодня утром взял служанку за руку?
Хиродзи. Кто сказал?
Сидзуко. Тетушка… Это же неприлично!
Хиродзи. Ну прости!.. Я ведь ничего не вижу – ни лица, ни рук, ни ног женщины. Понимаешь?! Мне захотелось просто чуть-чуть дотронуться… Просто дотронулся, и все… хотя, конечно, души так не узнаешь… Мне казалось, что слепому позволено прикоснуться. Я и не знал, что тетя видела.
Сидзуко. Тетушка даже запретила служанке подходить к тебе, когда никого нет.
Хиродзи. Ну что тут такого?
Сидзуко. Как это – что тут такого! Я чуть от стыда не сгорела.
Хиродзи. Ну извини, виноват…
Сидзуко. И тебе не совестно?
Хиродзи. Теперь уже совестно.
Сидзуко. Держи себя в руках!
Хиродзи. Ладно… Я тут задумал новую работу. Ты не могла бы сейчас немного пописать?
Сидзуко. Могу. (Пододвигается к столу.)
Хиродзи (уступает ей место). Можно диктовать?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Это будет нечто вроде устного выступления.
Сидзуко. Понятно. Можешь начинать.
Хиродзи (встает). Только не смейся.
Сидзуко. Да разве я смеюсь?!
Хиродзи (как будто обращаясь к слушателям, но медленно, чтобы можно было записывать). Я слепой. Потерял зрение на войне. Возможно, вы скажете: благодари судьбу, что остался жив. И я действительно считаю это невероятной удачей. Но для меня потеря зрения – невосполнимая утрата. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Вы скажете: это и так понятно. Однако для меня это гораздо большая трагедия, чем можно предположить. Господа! Ведь я – художник! Вы вправе думать, что даже если бы я продолжал видеть, все равно не создал бы ничего серьезного. Слезы досады навертываются на глаза при мысли об этом. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Но я уже никогда не смогу доказать вам обратное. Что бы вы ни сказали, я должен все сносить молча. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Для вас моя слепота не имеет значения. Для всей Японии – и подавно. Да и вообще, погибни я на войне – вас бы это ничуть не огорчило. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Однако я вовсе не хочу сказать, что в вашем равнодушии есть что-то несправедливое. Сейчас я уже почти смирился со своей судьбой. Но это было не так-то просто. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Никогда больше не увидят свет мои глаза… Никогда не увижу ваши лица. Я – инвалид. Обуза. Весь мой мир – лишь то, к чему я могу прикоснуться, потрогать, понюхать, услышать. А мне так хочется все это еще и видеть! Все мои надежды и мечты распались в прах. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Я – художник. Я верил, что мои картины принесут мне счастье. Я и сейчас вижу во сне то, что хотел бы запечатлеть на полотне. Но я не могу этого сделать. Написала?
Сидзуко. Да.
Хиродзи. Перед самым призывом в армию я заканчивал портрет сестры во весь рост. Как-то за работой я сказал ей: «Вот увидишь, я добьюсь признания, непременно добьюсь! Судьба улыбнется нам. Дядя' будет рад, что я – художник, тетя тоже перестанет коситься… Мы не будем больше сидеть у них на шее. Удача придет! Я это чувствую, чувствую уже сейчас! Призрак победы маячит передо мной. Только еще чуть-чуть терпения!» Сестра верила мне. И не только сестра. Верили и мои друзья. Написала?
1
Старинные женские прически отличались разнообразием и сложностью. Замужние женщины причесывались иначе, чем девушки, но у тех и у других прически имели множество вариантов. Уже в 30-х гг. нашего века эти прически встречались редко, а после второй мировой войны вообще исчезли из обихода. Однако поскольку действие пьесы происходит в годы первой мировой войны, традиционная прическа замужней женщины еще была обычным явлением.