— По-разному. Но после рождения ребёнка всё больше дома. Лидия Васильевна нам и готовит. С маленьким ребёнком разве куда вырвешься, — вздохнула Лиза обречённо. — Эти памперсы, соски, бутылочки, пелёнки. У вас есть дети? — встала она с пола, застеленным специальным мягким «детским» покрытием квадратами в том месте где они сидели, поправила элегантное бежевое платье.
Марина тоже встала. И впервые этот вопрос поставил её в тупик.
Она не могла сказать «да», но, глядя на Диану, больше не могла сказать и «нет». Словно своим «нет» она перечеркнёт, разрушит такую шаткую надежду на чудо. Но тут же одёрнула себя, что это неправильно и отрицательно покачала головой.
— Ни за что бы не поверила! У вас так хорошо получается ладить с детьми, — удивилась Лиза. — А муж есть? — и спохватилась, когда Марина снова покачала головой: — Простите мою бестактность. Я иногда что думаю, то и говорю, совсем забывая, как это может быть невежливо, даже грубо. Погубит меня когда-нибудь эта прямота, — приложила она руку к груди. — Простите.
— Вы меня ничем не обидели, — улыбнулась Марина.
— Я же даже представиться забыла. Лиза, — по-мужски протянула она руку.
— Марина, — пожала её та, ничуть не смутившись.
Гомельская снова глянула на часы, словно кого-то ждала, но прежде чем уйти, показала на торт:
— Советую попробовать.
Она выпорхнула из зала, даже не оглянувшись на дочь.
Глазами Марина проводила Лизу с каким-то смешанным чувством разочарования и обиды. Обиды за славную бойкую девочку, которая даже на своём дне рождения была не нужна собственной маме. Маме, что вела себя так, будто сама ещё ребёнок, а вынуждена нянчиться с младшей сестрой. Которая тяготилась своим материнством и тем, что пришлось чем-то поступиться ради этого, даже такой малостью, как ежедневные посещения ресторанов.
И разочарованием от Лизы Гомельской как от человека, которая страдания другого человека, его болезнь восприняла лишь как повод побаловать себя.
Марина невольно скривилась, но даже не успела отвести взгляд от двери, когда в неё уверенно вошла немолодая женщина. Невысокая, полная, деловая. Эдакая боевая гномиха, которой для полноты картины только топора на плече не хватало.
«Словно всю ночь спала на бигудях», — оценила Марина светлые локоны с заломами. И вспомнила, что уже думала так же, увидев подобную укладку, а потому и женщина показалась ей знакомой. Смутно знакомой. Только что эти неопрятные кудри, что сама женщина, вызывали какие-то неприятные воспоминания.
— Иди к бабушке, именинница моя. Иди я тебя поцалую, — нарочито громко, неестественно, растягивая резавшее слух «а», произнесла женщина, протягивая пухлые руки к Диане, и Марина скривилась ещё больше. И этот голос тоже ей был знаком. Ощущением. Он словно вспарывал едва затягивающуюся рану снова и снова, каждый раз вонзаясь в уплывающее сознание этим акающим выговором.
Где же это было? Когда она его слышала? В роддоме?
— Ничаго, потом доиграешь, — насильно тискала бабушка Диану, пока та недовольно вопила и вырывалась.
«Наверно, Лиза действительно натуральная блондинка, — подумала Марина, когда, преодолев приступ дурноты, принялась рассматривать тёщу Гомельского. — А Дианка, значит, в отца, — после своего «нет» на вопрос о детях, пыталась Марина мыслить правдиво. А то, что Диана дочь и внучка Гомельских-Мурзиных на данный момент и было самой настоящей правдой. — Тоже тёмненькая, тоже в кудряшках. И глаза вряд ли сильно посветлеют до материнских голубых, разве что уйдут в бурую, ближе к хаки, зелень, как у отца».
Вспомнилась и фотография донора. В его анкете красовалось целых три детских фотографии. На одной, где ему лет пять, он хитро прищурился подбитым глазом. Глядя, как Дианка-хулиганка пинала чужие игрушки, Марина бы даже не удивилась, будь она и его дочерью. Будь она её девочкой, она бы тоже пошла не в застенчивую и молчаливую мать.
А ещё подумалось о другом. Как просто мы находим подтверждения родства по любым косвенным признакам. И какое счастье, что в наше время можно быть объективной в этом вопросе. Марина пока хотела именно этого и ничего больше: точно знать, а не гадать на кого похожа эта малышка.