Что это, снова Компьютер?
Натан теряет чувство реальности. Он видит черное жерло дезинтегратора, видит, как Юлия - живая Юлия! - распадается, теряет кожу, становится красной бесформенной плотью, расползающейся на части, рассыпающейся в прах, в розовый туман, в ничто.
Даже Натану не верится, что человек способен превратиться в череду диаграмм. Даже ему, хотя он сам через это прошел. Сам себя изничтожил и воссоздал заново с помощью своего изобретения и при участии Большого Компьютера.
Он не помнит уже, как разваливался в клочья, в пыль, не помнит боли этот момент словно вырезан из памяти скальпелем. Даже в обычной жизни человек не ощущает своей тождественности во времени - в различные моменты он был как бы разными людьми. Собственное прошлое нередко представляется опытом кого-то очень близкого, но другого. Мотивация прошлых поступков почему сделал так, а не иначе? не всегда очевидна. Сегодня, возможно, все было бы по-другому...
"Тот ли я самый, что и вчера, после дезинтеграции и воскрешения, или уже другой? И если другой, то насколько? И какой будет Юлия?.."
Натан снова и снова изменяет состав ингредиентов, которые аппаратура должна ввести в жизненные системы Юлии. И часто ошибается, вызывая негодование Большого Компьютера.
- Это не тот чертеж! Ты же хотел другой! Что ты делаешь!?
Большой Компьютер, кажется, тоже охвачен растерянностью и страхом.
- Не тот, ты прав... Она всегда была обидчивой. Или притворялась. Такая мне не нужна, верно, мы планировали другое.
- Опять ошибка! - возмущается Компьютер.
- Погоди, - отвечает Натан, с трудом беря себя в руки. - Неужели снова неправильно?
И включает микровычислитель, контролирующий программу.
- Ты мне не веришь? - удивляется Большой Компьютер. - Я же никогда не ошибаюсь.
- Но и с тобой может что-нибудь случиться, разве нет?
- Со мной? Никогда. Внутренняя иерархическая сеть корректирующих и запоминающих устройств этого не допустит.
- Ну, на всякий случай...
- Как хочешь. Но это затянет операцию. Не забудь, время интеграции ограничено. Если замешкаешься, Юлия нe воскреснет. Ты ведь так называешь повторную интеграцию, верно?
- Солнце гаснет, - прерывает сеанс Большой Компьютер.
- Пусть гаснет, - говорит Натан, - это меня не касается. Быстрее работаем дальше.
- Ну, естественно...
Временные ограничения особенно тяготят Натана, беспокоят его все больше. Он торопится, ошибается снова и снова, поспешно исправляет ошибки, даже не ная, не допустил ли новых неточностей. Эксперимент все больше выходит из-под контроля, а Натана все сильнее донимают воспоминания о начале этой жестокой затеи, в которую он втравил ее и себя. Нельзя сказать, чтобы это было честной игрой.
Детальные чертежи перестройки уже подготовлены. Высокие и изящные, почти целиком прозрачные роботы-лаборанты засасывают разноцветные жидкости в свои длинные, гнущиеся во все стороны пальцы-шприцы. Символы на чертежах - это пока лишь символы, но уже через минуту они воплотятся в полноценную жизнь. Разноцветные пальцы роботов введут все изменения в человеческое тело, в человеческий характер. Натан знает об этом, и это самое страшное.
Сейчас пальцы подняты вверх, роботы ожидают распоряжений. Объект операции скоро появится. Все ждут Юлию - роботы. Большой Компьютер и Натан, пока еще с гордостью. Пока еще с радостью, но и с ужe зарождающимся беспокойством.
Он вглядывается в свой бинокль - в прицел дезинтегратора. После краткого поиска тот нащупал квартиру Юлии и показывает ее Натану.
На лице профессора проступают красные пятна.
Юлия как раз переодевается после возвращения со спектакля.
Она стаскивает с себя кружевные одеяния. Натан всматривается в пантомиму бессознательных, почти автоматических движений; Юлия не подозревает, что за ней наблюдают, поэтому ее движения еще живее, еще достовернее, чем на сцене.
Он видел ее в фильмах и театральных представлениях и всегда искренне ею восхищался. Затаив дыхание, следил за ее искусством перевоплощаться, вживаться каждый раз в новый образ, в котором, однако, всегда присутствовала ее почти неуловимая, но подлинная сущность. Играя разных героинь самых различных пьес, она всегда оставалась собой.
Но сейчас, совсем одна, не сознающая того, что случится спустя мгновение, не ожидающая ничего и никого, она была собой в максимальной степени.
- Разумеется, - объяснял он ей когда-то, - человек всегда меняется рядом с другим человеком, он постоянно играет новые роли, в зависимости от людей, с которыми сталкивается. Лишь когда он один, вдали от посторонних глаз, у него проявляются собственные черты, он становится сам собой.
- Неправда, - возражала тогда Юлия, - я не становлюсь собой, даже когда остаюсь одна. В этом случае во мне пребывают как бы две личности, с совершенно разными качествами, намерениями, мечтами. Даже не две, а сразу несколько, и все они - это я, хотя они и отличаются друг от друга. У тебя никогда не бывает такого ощущения?
Разглядывая ее через прицел, он вспоминает тот разговор и не может противиться впечатлению, что наблюдает сейчас сразу за несколькими Юлиями. "Сколько соблазнительных Юлий обрушилось на мое воображение? Сколько Натанов смотрит в эту минуту на мою Юлию?.."
Чтобы отогнать эти мысли, он включает дезинтегратор. Магнитные присоски заставляют Юлию приблизиться к большому шкафу - там тщательно замаскированная камера распада. Девушка, почувствовав - не cразу, а сделав уже несколько шагов, - неодолимую силу, распространяющуюся со стороны шкафа то ли волнами, то ли импульсами, начинает сопротивляться.
Сначала она действует инстинктивно, но стрелка на шкале напряжений поднимается все выше и выше, выскакивают цифры, показывающие силу сопротивления. Натан - совершенно напрасно - ускоряет процесс. Его нервы берут верх над рассудком. Из-за них может провалиться весь эксперимент или, что еще хуже, может погибнуть Юлия. Погибнуть бесповоротно. Но его пальцы словно приросли к акселератору: он не в силах их оторвать.
Юлия упирается все отчаяннее. Полураздетая, босая, она скользит по полу, хватается за различные предметы, лишь бы только совладать с растущим притяжением, которое сжимает ей тело, душит ее, лишает дыхания, давит на череп, угнетает мышление. Но борьба ни к чему не приводит - вещи, за которые она держится, вместе с нею приближаются к шкафу. Его дверцы распахнуты. Юлия, несомненно, видит в эту минуту то же самое, что видел Натан, когда дезинтегрировал себя черное жерло камеры, разверстое, растущее с каждой секундой. Это устрашает сильней, чем непреодолимое притяжение: это образ неминуемой смерти.
Камера надвигается, Юлия стонет, упирается и стонет, потом зовет на помощь, наконец, кричит как маленький ребенок, вырванный внезапно из сна, разбуженный, осознавший большую опасность. Натан по опыту знает, что ей совсем не больно, что она испытывает лишь странное ощущение бессилия, ощущение скорой потери сознания, а физической боли - ни капли. "Именно физической, - говорит себе Натан. - Но единственная ли это форма страдания?.."
Она все еще сопротивляется. Лицо ее искажено, некрасиво, волосы всклокочены, пот выступил на лбу, на шее и на груди.
- Нет! - кричит она. - Не-е-ет!..
Она уже понимает, что это Натан втягивает ее в опыт, которым недавно хвастался. Нет, она не боится эксперимента, она вполне доверяет гению ученого. Единственная причина этого доверия - восхищение перед наукой. Но ей совершенно не хочется в его лабораторию на 120-м этаже. Конечно, ей лестно, что он влечет ее к себе силой; ей доставляет удовольствие факт, что столь выдающийся ученый жить без нее не может. Но тем больше он ей противен, все больше невыносим, растет ее инстинктивное отвращение к этому человеку, отвращение - как он бы определил - прямо пропорциональное его желанию ее завоевать.