— Тихо! — заорал охранник позади него, и ткнул своей булавой меж лопаток Гаунта.
Гаунт остановился и обернулся к трем охранникам в броне. — Сделаешь это снова, — начал он, — и ты...
— Что? — усмехнулся охранник, похлопывая булавой по ладони в перчатке.
Гаунт прикусил язык, пытаясь держать себя в руках, пытаясь помнить о том, что ему говорил Ладд.
Он повернулся и пошел дальше. В следующей клетке был Сержант-Разведчик Оан Макколл. Седеющий, стареющий человек смотрел в пол, когда Гаунт проходил мимо.
Мюртан Фейгор лежал на койке в следующей камере. Он сел, когда проходил Гаунт, и позвал — Мы уже мертвецы, Создатель Призраков? — Его голос был монотонным и скрежещущим, спасибо аугметике в горле, наследии раны давней войны.
Один из охранников ударил по решеткам клетки Фейгора, когда они проходили мимо.
— Ага, значит так? Значит так? — кричал им вслед Фейгор. — Иди сюда, фесова подстилка, иди сюда, и я заставлю твою мамочку рыдать. — Угроза звучала необычно сухо и плоско, произнесенная так монотонно. Это было почти комично.
Роун был в последней клетке, которую они прошли. Он сидел на полу, рядом со входом, прислонившись спиной к левой стене камеры. Он даже не поднял взгляд.
Охрана открыла дверь последней камеры тюремного блока. Гаунт посмотрел на них.
— Душевая? — спросил он.
— Мы вернемся через двадцать минут, — ответил один охранник. Гаунт кивнул и вошел в пустую камеру. Охранники с грохотом металла по металлу закрыли камеру и ушли.
Гаунт бросил пластековый мешок на пол камеры, затем подошел к правой стене и, прислонившись спиной, сполз вниз возле входа.
— Ну, какой расклад, Брам? — тихо спросил Роун с другой стороны стены.
— Мы завязли по уши, Эли, — ответил Гаунт. — Думаю, что это из-за моего неверного решения. Я подтолкнул их слишком сильно.
Последовала длинная пауза.
— Не кори себя, — сказал Роун. — Мы все знаем, почему ты сделал то, что сделал. Они относились к нам, как к дерьму. Ты не хотел рисковать.
— Может быть, нужно было рискнуть. Нам грозит трибунал. Балшин за главную. Может быть, Вон Войтц, после того, что я сделал, больше не на нашей стороне.
— Боевая необходимость, Брам, — стоически ответил Роун. — Если бы мы остались в том фесовом контейнере...
— С нами могло бы все быть в порядке. Или, хотя бы, в лучшей ситуации. Мне нужно было довериться Ладду.
— Этому фесу?
— Теперь нам всем надо довериться ему, Элим. Этот фес наш единственный друг. Скажи остальным. Нам нужно соблюдать все его инструкции и рекомендации, или мы окажемся у стены с повязками на глазах.
— Почему?
Гаунт вздохнул. — Обвинение в заражении Хаосом.
— Это трудно доказать.
— А еще труднее опровергнуть. Эли, как комиссар, я всегда ошибался на стороне осторожности.
— Ты имеешь ввиду, сначала стреляй?
— Сначала стреляй.
— Фес.
— Ладд на нашей стороне, и мне, возможно, удастся вернуть Вон Войтца, если я смогу на какое-то время встретиться с ним. Но все равно убедись, что Призраки сотрудничают с Ладдом. Нравится он тебе или нет, он единственная хорошая карта в наших руках.
— Это приказ?
— Это самый большой приказ, из тех, что я давал тебе.
— Считай, что сделано.
Гаунт посмотрел на лежащий рядом пластековый мешок. — Ладд хочет, чтобы мы помылись и привели себя в порядок. Одели новую одежду. Стали свежими, побритыми и вычищенными для слушаний.
— Мне нормально так, как я есть.
— Роун, я не шучу. Мы воняем грязью и разложением. Мы воняем так, что они думают, что это зараза Хаоса. Все сделают это, или будут отвечать передо мной.
— Эзре это не понравится.
— Я знаю.
— И Кёрк...
— Я знаю. Оставь ее мне.
— Ты собираешься последовать моему совету? — спросил Роун.
Гаунт покачал головой. Совет Роуна, который он повторял пару дюжин раз за последние несколько дней был в том, чтобы сдать Кёрк, отдать ее Комиссариату в обмен на жизни Призраков. Она ему никогда не нравилась. И было безумием то, что за последние десять месяцев она дала Роуну слишком много причин поступить так. Саббатина Кёрк была храбрым, устремленным офицером. Но было еще кое-что в ней, что было по сути ненадежным. На Гереоне она слишком долго терпела оккупацию архиврага.
Она научилась тому присущему навыку упрямого бойца сопротивления, тому качеству, что было как благословением, так и проклятием: никто, ни друг, ни член семьи, ни, даже, спутник жизни, не могли быть избавлены от предательства, если это служило делу. Это делало ее непостоянной и непредсказуемой, как бритвенную змею.