— Ты не ушла.
— Твоя рука мне мешала.
Он улыбнулся и перевернулся, сев на край кровати. Лишившись его прикосновений, я почувствовала, как меня пробирает холод.
Мы на самом деле спали вместе? Как любовники, сплетённые, будто две ниточки изношенной верёвки, посреди шёлковых простыней?
Неужели я влюбилась в этого монстра? А был ли он монстром вообще?
Мои глаза перефокусировались на его спину, и я заметила, что он наблюдает за мной. Потянувшись, я нежно коснулась его кожи. Представляя себе ремень. Представляя себе синяки.
«Не трогай крылья бабочки».
— Чего ты хочешь от меня? — осведомился он.
— Что?
— Сегодня. Ты хочешь того же самого?
Я хотела сказать ему правду: что я нуждалась только в… Нём. Я хотела, чтобы он остался со мной, обнимал меня, прижимал и мучил поцелуями, как делал это в первый раз. Боже, я хотела всего этого и даже больше. Но я не могла позволить ему узнать о том, какую власть он имеет надо мной.
Не впервые я задалась вопросом, было ли всё это уловкой. Но тогда я вспоминала фотографии мальчика и проглатывала свои сомнения. Нет, он был реальным. Всё это было реальным. Как и нотки желания, закрадывавшиеся в его речь, когда он говорил со мной.
— Чего ты хочешь? — повторил он устало.
Будто бы подготавливал себя к Сизифову труду (прим. ред.: выражение, означающее тяжёлую, бесконечную и безрезультатную работу и муки (см. миф о Сизифе)): попытаться никого не убить сегодня.
— Не знаю, — я не произнесла того, что хотела сказать.
«Пойдём в постель. Поцелуй меня».
«Сделай меня своей».
— Как насчёт сделки?
Он говорил так разумно. Так рационально. Как будто бы я была равноправным партнёром в этом соглашении. Он знал, что это неправда. Но я, наконец, поняла часть страданий, которые мучили его изнутри. Поняла его потребность накинуть завесу на всё, что он делал.
Он был не единственным здесь, кто стыдился прошлого.
— Давай.
— Вопрос за вопрос.
— Это означает, что ты остаёшься.
— Такова часть сделки. Но это означает и то, что ты остаёшься со мной.
Намёк на желание в изгибе его губ. Я видела все мелочи. Видела, однако хотел ли он, чтобы я их заметила? Обманывал ли он меня своими эмоциями?
Я не могла вернуть эти мысли в тёмный уголок своего сознания. Это сквозило в каждом движении, что он делал.
Он хотел меня.
А я хотела его.
Это могло быть и заблуждением, но, даже если и так, это было самое восхитительное заблуждение из всех, что я испытывала. Его прикосновение породило сноп мурашек, пробравших меня, — единственное, что не представляло угрозы.
Я хотела нежную часть его, да, любовника, обаятельного человека. Джентльмена. Но также я хотела и другую его часть: ту, что была грубой и неистовой, ту часть его, которая связывала меня. Сторону в идеальном облачении, потому что совершенство было ожидаемо.
«Я не могу быть совершенством, — подумала я, глядя на свои запястья. — Из всех несовершенств моего тела эти были теми, что останутся навсегда».
— Вопрос за вопрос.
— Так я смогу узнать о тебе побольше. А ты обо мне.
— Кто первый?
Он улыбнулся.
— Я знал, что ты захочешь поиграть, — произнёс он.
— Откуда?
— Потому что ты маленький любопытный котёнок, вот почему, — заявил он, падая на бок рядом со мной.
Его рука опустилась на мою щеку, обхватывая её ладонью. Собственнически.
— Ладно, — произнесла я. — Ты первый.
Его рука лениво погладила мой подбородок.
— Первое, что ты помнишь?
— Самое первое?
— И никаких идиотских воспоминаний о том, как ты покидала утробу матери. Это ложные воспоминания.
— Нет. Я помню… — я закрыла глаза, мысленно возвращаясь обратно. Туда, где мне было четыре года, может, пять лет. — Я помню, как мама брала меня на пикник в парк. Там было поле, огромное поле из клевера. Скорее всего, оно на самом деле было не таким уж большим, но тогда представлялось мне океаном зелени. Мама предложила мне поискать четырёхлистный клевер. Если бы мне удалось найти хоть один, он принёс бы мне удачу.
— И ты нашла?
Я покачала головой.
— Даже и не искала. Там был одуванчик, большой и жёлтый, и я выбрала его вместо клевера. Помнишь, что нам говорили, когда мы были детьми? Тебе нужно было понюхать одуванчик, думая о том, кого ты любишь. И если твой нос окрашивался жёлтым, это означало, что твоя любовь взаимна.
— И о ком ты думала?
— Ни о ком. Странно, правда? Мне никто не нравился. Но мне хотелось, чтобы мои родители любили друг друга.