— У него был большой талант.
— Да. — Саймон взял в руки маленькую статуэтку в виде куклы в красном платье и с каштановыми волосами. — Он делал подарки Кэтрин. Бусы из дерева с позолотой, кольца, игрушки — все для нее. Вот эта, — он покрутил куклу в руке, — была подарена на ее день рождения.
— Это же она. Твоя мать. — Оливия взяла ее в руки. — Как красиво.
— Но для Кэтрин все эти вещи, включая эту статуэтку, были ничем иным как безделушками, не приносящие никакой пользы. И это все ее слова. Кэтрин не стеснялась задеть чувства отца, говоря то, что думала.
Оливия даже не догадывалась, насколько Кэтрин была цинична. Просто поразительно! Будь она на ее месте, Оливия не смогла бы отказать в таких замечательных подарках даже безответно влюбленному в нее джентльмену. А уж внимание собственного мужа, родного человека, нельзя распылять в пустоту. Обесценить такую красоту прямо в лицо — верх невежества и непорядочности!
— Это к лучшему, что ты не ее сын. Ой! Прости, Саймон, я не подумала…
— Все нормально. Ты права, это к лучшему.
— Не хочешь поговорить об этом?
— Нет. Лучше закроем тему.
Лучшим лекарством от всякой ложки горечи была сама Оливия. И чтобы пережить трудности, ему не нужно обсуждать их с ней. Достаточно того, что она просто будет рядом так же, как сейчас. Ее ровное сердцебиение приводило в норму и его. Она будто подстраивала Саймона под свой миротворный ритм. Каждый спокойный вдох и выдох словно погружали его в сон.
— С какого момента ты отдалился от Кэтрин? Ты ведь когда-то любил ее. Невозможно, чтобы ребенок с пеленок не любил своего родителя.
Саймон усмехнулся.
— Да-а-а, так же, как отец. — Саймон призадумался, вспоминая неприятные эпизоды своей жизни. — Однажды, когда я был мальчишкой, я прибежал с улицы домой. Довольный и ни о чем не подозревавший. Мне всегда нравилось большое пространство в доме: по-королевски огромные коридоры, комнаты. Будучи маленьким ребенком, все предметы для тебя будто увеличиваются в несколько раз. Я щеголял по просторным аллеям дома и вдруг услышал крики. Пройдя дальше, я расслышал голоса родителей. Я был близок к той двери, за которой происходил скандал. Кэтрин кричала на отца: «Ты ничтожество! Ты и твой сын! Будь у меня выбор, я бы отдала его в работный дом или выбросила в Темзу. Ненавижу тебя и эту простушку с ее маленьким отпрыском!» На тот момент я почувствовал к ней только отвращение. После этого меня как отрезало от нее. Больше я не старался подступиться к ней или завоевать ее внимание.
— Простушку? Она имела ввиду Фелицию?
Саймон горько пожал плечами.
— Тогда я думал, она говорила про Изабель. Она всегда относилась ко мне как к родному сыну. Всю любовь и заботу я получил от нее. По этой причине, я думал, Кэтрин злилась на нее.
Оливия сжала руки Саймона. Она жалела его, но не хотела это показывать. Мужчины не любят, когда женщины видят их слабость и начинают жалеть, прижимать к груди, словно маленьких мальчиков. Оливия как-то слышала, что если женщина увидела мужчину сломленного и слабого, то он обозлится на ее за это. Им нравится всегда казаться сильными, отважными и крепкими, но как только эта видимость рушиться, они исчезают. Оливии не хотелось проверять эту теорию, поэтому сдержит свои чувства.
— Расскажи мне, малышка, что ты делала в оранжерее с Шарлоттой Уоррен? — В памяти Саймона вернулся эпизод, когда Шарлотта убегала из оранжереи. — Было непохоже, что вы говорили о плохой погоде или предпочитаемом цвете ткани этого сезона.
Оливия напряглась в его руках. Но в конце концов она сделала все, что могла. И если Саймон соберется ее осудить, то это будет незаслуженно, но она скажет правду. Оливия повернулась к нему лицом, заглянув прямо в родные голубые глаза.
— Истерики Шарлотты заставили, чтобы я попросила у нее прощения, и я сделала это. Меня обеспокоила ее тревожная реакция тогда. Это заставило меня пересилить себя и извиниться, дабы не произошло ничего ужасного.
Лицо Саймона выражало изумление, смешанное с восхищением. Однако через минуту оно стало непроницаемым.
— Это очень благородный поступок, достойный леди, — сказал он. — Она оценила его?
«Этой капризной девчонке было слишком сложно что-либо оценить или понять».
— Нет, она выслушала меня и сказала, что ей не нужны мои извинения. Она выбежала из оранжереи, как пуля из пистолета. Я даже не успела ничего сказать.
— Это ничего. Ты сделала самое главное, а остальное уже на совести Шарлотты. Ты правильно поступила. Быть может, это позволит ей осознать, что некоторые вещи в принципе невозможны.