Яков вспомнил, как после приезда от Вали зашел к редактору, как Петр Васильевич обрадовался ему. Они долго разговаривали — о редакционных делах, о событиях международной жизни, и в беседе их чувствовалась та сердечность, которая возникает только между самыми близкими людьми.
Чуть прищурив свои умные серые глаза, Петр Васильевич слушал его, тихо посмеиваясь и потирая подбородок. А потом, в конце рабочего дня, по существующей в редакции традиции, в кабинет редактора один за другим начали сходиться заведующие отделами и литературные сотрудники.
Пришли Руденко и Холодов, даже Леня пристроился в уголочке. И начались разговоры на самые разнообразные темы, часто без всякой связи с предыдущим, воспоминания, споры, смех — внеочередная летучка, как сказал однажды Николай Степанович.
Глядя на знакомые, изученные за годы совместной работы лица товарищей, Горбатюк думал, что все они очень хорошие люди и что очень хорошо работать в таком коллективе, душой которого является чуткий, образованный и умный человек.
«И я когда-то сердился на него!» — удивлялся Яков, все еще рассматривая резолюцию редактора, улыбнулся и покачал головой.
Письмо, переадресованное ему Петром Васильевичем, подписал добрый десяток женщин. Писала его, очевидно, учительница, судя по каллиграфическому почерку и по тому, что все запятые, точки и знаки восклицания стояли там, где им и положено быть.
Женщины жаловались на своего соседа, который почти каждый вечер возвращается домой пьяным, часто бьет жену и детей, скандалит с соседями, а недавно перекопал часть цветника перед домом, ссылаясь на то, что весной посадит там морковь, так как врачи будто бы прописали ему ежедневно пить морковный сок.
«Он отравил всем нам жизнь. Мы не можем спокойно смотреть, как он издевается над своей женой и детьми. А поэтому просим редакцию помочь нам изжить это родимое пятно капитализма», — так заканчивалось письмо.
«Интересно, где работает этот тип?» — было первой мыслью Якова, когда он прочел письмо.
Изложенные факты заинтересовали Горбатюка. Он еще не знал, напишет ли фельетон или публицистическую статью, но что напишет — знал наверняка.
Дом, в котором жил этот человек, был обычным трехэтажным домом из шести квартир. Подымаясь по лестнице, Горбатюк думал о том, сколько случается в каждом таком доме интересных событий, невыдуманных историй, сколько человеческих судеб скрыто за их стенами и как сравнительно редко приходится сталкиваться журналистам с будничной, повседневной жизнью. Вот он идет, незнакомый человек к незнакомым людям, которые ждут его — Яков с утра позвонил на квартиру одной из женщин, подписавших письмо, и договорился о встрече — и верят, что он поможет им, и Яков приложит все силы, чтобы действительно помочь, ибо он сейчас не просто Яков Горбатюк, а представитель той великой силы, которая называется партийной печатью.
В просторной комнате, на стульях и кушетке, стоявшей у окна, сидело много женщин. Все они с нескрываемым любопытством посмотрели на него, и Яков растерялся.
— О, да тут у вас целый митинг! — преодолевая смущение, засмеялся он. — И все, вероятно, авторы письма?
Женщины зашевелились, заговорили, приветливо заулыбались, и он, подумав, что сразу сумел им понравиться, почувствовал себя более уверенно. Седая женщина с простым добрым лицом, которая ввела его в комнату, сочла необходимым отрекомендовать Горбатюка.
— Это товарищ корреспондент. Ну, а кто мы, — улыбнулась она ему, — вам уже известно.
Яков сел к столу, а женщины окружили его. Среди них были преимущественно пожилые и лишь три — молодые, одна из которых — черноглазая красавица с толстой косой, переброшенной через плечо поверх белой блузки, — сразу же привлекла его внимание. Но еще больше заинтересовала его женщина лет пятидесяти, с суровым волевым лицом, высокая и по-мужски широкоплечая. От нее веяло женской силой и мудрым спокойствием.
— Редакция получила ваше письмо, и оно очень заинтересовало нас, — заговорил Яков, доставая и развертывая письмо. — Но для того, чтобы написать статью, необходимо кое-что уточнять, дополнить…
Он умолк, собираясь с мыслями. Женщины тоже молчали и внимательно смотрели на него.
— Вот я и пришел к вам. Расскажите мне подробно, что и как…
— Бьет он ее!..
— Да разве только бьет?
— А что с нашей клумбой сделал!
— Да разве только с клумбой…
— Подождите, соседка, так мы только собьем с толку товарища корреспондента, — властно сказала широкоплечая женщина и развела руки, будто освобождая место для собственных слов. Все сразу умолкли: видно, здесь давно привыкли слушаться ее. — Как же оно так получается, товарищ корреспондент? — глядя прямо на Якова, сердито спросила она. — Живем мы при Советской власти, читаем Конституцию, где ясно написано, что женщина у нас не рабыня, а сами должны этакое терпеть? Сидит у нас под боком такой вот мерзавец, и что ему ни говори, он себе и в ус не дует, на советские законы, за которые наши отцы и мужья кровь свою проливали, поплевывает. Как же можно терпеть это? Разве с таким пакостником коммунизм построишь? Да с ним и в социализме стыдно быть!..