— Конечно, конечно, — соглашается Горбатюк. — Но за что он свою жену бьет? Чем объясняет? Вы говорили с ним?
— Чем объясняет? — гневно спросила она. Яков узнал, что ее зовут Варварой Николаевной. — А разве можно найти этому какие-нибудь объяснения? Да он же издевается над ней, как только хочет!.. И вы думаете, не говорила я ему, не пугала его? Эй, говорю, смотри: поймаем тебя все вместе да затянем на кухню — до новых веников не заживет!..
Женщины засмеялись. Только черноглазая красавица оставалась серьезной.
— И что же он? — пряча улыбку, спросил Яков.
— Разве ж черную душу мылом отмоешь? — в свою очередь спросила Варвара Николаевна. — Правда, сперва притих было, а потом опять за свое взялся. Да еще угрожать нам стал! «Нет, говорит, таких законов, чтобы вы в мою личную жизнь носы совали…» Вишь, и законы вспомнил! А по какому такому закону ты над женой издеваешься, нам спокойно жить не даешь? Ты где живешь? Среди людей или между волками?.. И вы должны нам помочь, товарищ корреспондент, а то, ей-богу, мы с него когда-нибудь шкуру спустим! — снова вызвав общий смех, сказала Варвара Николаевна. — Ему, видите ли, морковного соку захотелось, так он клумбу нашу перекопал!..
— А как он сарай себе строил!.. — подсказала одна из женщин.
— Ага, сарай… Он и Плюшкина переплюнул сараем этим. Общего ему уже мало стало, решил свой завести… Вот там, недалеко от нас, школа строится, так он по кирпичику оттуда, когда с работы возвращался, тащил. Завернет кирпич в газету и несет, как хлеб. А потом увидел, что школу скорее построят, чем он на сарай насобирает, ну, и нанял мальчишек, чтоб те ему тачкой привезли. А милиция проследила и забрала весь кирпич обратно.
Яков долго еще беседовал с женщинами. Они разговорились и припоминали все новые и новые подробности о человеке, который отравлял им жизнь. И когда Горбатюк поднялся, все они благодарили его так, будто он уже написал эту статью.
— Когда он приходит домой? — спросил Яков.
— Его еще нет, где-нибудь в ресторане сидит, — успокоили его женщины. — Да вы не бойтесь, они, такие, — трусливы, как зайцы…
— Нет, мне просто нужно с его женой поговорить. Кстати, как ее зовут?
— Татьяна Павловна.
— Только ничего она вам не скажет: очень уж она запугана.
— Их двери на первом этаже, налево…
Женщины смотрели через перила вниз, указывая ему дорогу, и не уходили, пока он не нажал кнопку звонка. За дверью послышались торопливые шаги, тихий женский голос спросил: «Это ты, Жорж?», и Яков не успел еще ответить, как дверь открылась.
— Ах! — Испуганная женщина отступила назад, увидев перед собой незнакомого человека.
— Простите, я к вам, — вежливо проговорил Яков.
— Ко мне? — растерянно спросила она. — Вы, вероятно, с электростанции?
— Нет, я из редакции. Можно войти?
— Пожалуйста… Только моего мужа нет дома.
— Татьяна Павловна, я как раз и пришел по делу, касающемуся вашего мужа.
У нее тревожно взметнулись брови, и она чуть приподняла руку, как бы заслоняясь от Якова. Об ее тяжелой жизни и крайней измученности говорили и худое, иссеченное преждевременными морщинами, но еще красивое лицо, и старенькое из серого сатина платье, и какой-то страх, застывший в больших померкших глазах. «До чего все-таки можно довести человека!.. И каким негодяем нужно быть!..» — с нарастающей враждебностью к ее мужу думал Горбатюк.
— Женщины, написавшие письмо в редакцию, утверждают, что ваш муж не совсем хорошо обращается с вами, — как можно осторожнее продолжал Яков. — Так ли это, Татьяна Павловна?
Теперь ее глаза уже смотрели на него настороженно.
— Какие женщины?
— Ваши соседки.
— А какое им дело до того, бьет меня муж или нет? — с неожиданной злостью спросила Татьяна Павловна. — Кто их просит писать письма?
Она нервно мнет короткий рукав платья, а левая щека ее начинает часто дергаться. Якову становится не по себе.
— Я их просила, что ли? — все громче говорит она. — Они сами виноваты во всем: раздражают его, а мне достается…