— А люди что на это?
— Что ж люди… Не все еще соз-на-тельные, — медленно произнес Засядчук новое для него слово. — За свое еще держатся, как вошь за кожух, простите за выражение… Вы ж не забывайте, товарищ редактор, один только год колхоз у нас…
— Они и поле так засеяли, — вмешалась Анна Васильевна.
— Ага, ага, засеяли — чтоб их так болячки обсеяли! — закивал головой Засядчук. — Так уж вы, Ганя, расскажите, коли напомнили.
Анна Васильевна аккуратно вытерла губы и, не сводя с Горбатюка серьезных глаз, начала рассказывать:
— Как, значит, обсеялась вторая бригада да начало всходить… сразу же нам в глаза бросилось. На поле Маслюков лен должен был быть, а взошла пшеница…
— Для чего ж они это делают? — удивленно спросил Горбатюк.
— Да уж известно для чего… — замялась женщина. Вопросительно взглянула на Дениса Мартыновича, будто спрашивая: говорить или нет? — Эти, извините за выражение, живоглоты надеются, что колхоз наш развалится. Они и слухи распускают: колхоз, мол, скоро распадется, так нужно, чтоб каждый на своем поле хлеб имел: убирать же раздельно будут. Каждый на своем…
— Хорошенькие дела у вас творятся! А скажите, пожалуйста, там у вас кто-нибудь из района бывает?
— Есть там какой-то… уполномоченный или как его… — неопределенно протянул Денис Мартынович.
— Куда же он смотрит?
— Да все в ту же бутылку, которую мироеды подставляют… Дело известное, парень молодой, они его и обводят вокруг пальца.
— Так, так, обводят, — подтверждает Анна Васильевна. — Кулаки ведь, как бурьян, цепкие. И либо их вырвать, либо землю погубить…
Долго еще беседовал с колхозниками Горбатюк. И чем дольше слушал их, тем чаще брался за блокнот и тем яснее становилась для него необходимость побывать в этом колхозе. Он не сомневался в том, что колхозники рассказывают правду, но у него уже стало правилом: не полагаться ни на кого, самому проверять все, о чем должен писать. Это правило выработалось в течение многолетней работы в газете, и он никогда не отступал от него.
— Что ж, будем писать, товарищи, — сказал Горбатюк, откладывая блокнот.
— Прошу только товарища редактора, чтоб в той статье нас не вспомнил, — попросил Денис Мартынович.
— Не упоминать ваших фамилий?
— Ну да… Оно, знаете, всякие люди есть… Огнем еще побаловаться захотят…
— Пускай пишут, чего там бояться! — вдруг запротестовала Анна Васильевна. Она решительно повернулась к Горбатюку, тыча пальцем в блокнот: — Так и пишите: мы рассказали! Чего их бояться? Пускай они нас боятся! Наша теперь власть, а не кулацкая.
— Да ведь… Ну, уж если так нужно, пусть будет так, — не очень-то охотно согласился Засядчук. — И зачем сердиться, Ганя? Она у нас всегда такая, — уже непосредственно к Горбатюку обратился он. — Молчит — тлеет, а начнет говорить — огнем горит…
Оставшись один, Яков долго перелистывал странички блокнота. В его воображении возникало далекое село, со сложной, запутанной жизнью, и он думал о том, что должен помочь людям разобраться в ней, разоблачить кулаков, засевших в колхозе, а вместе с ними и тех, по чьей вине безнаказанно действовали эти люди.
«Нужно ведь еще поговорить с Дубчаком», — вспомнил он приказ Петра Васильевича.
Прежде чем связаться с начальником областного управления сельского хозяйства, Горбатюку пришлось поговорить с его секретаршей. Девичий голос так упорно допытывался, кто звонит, да откуда, да по какому делу, что Горбатюк, потеряв терпение, поинтересовался:
— Вы что там, анкету заполняете?
Секретарша обиделась и замолчала.
— Давайте Дубчака! — закричал в трубку Яков.
Он услыхал, как тот же голос, теперь уже приглушенный, сказал:
— Хотят говорить с вами, Сидор Михайлович.
— Откуда? — прозвучал начальственный басок.
— Из редакции.
— Скажи, что меня нет.
— Товарища Дубчака нет! — весело прощебетала секретарша.
Яков бросил трубку и выругался.