— Сейчас узнаю.
— Попросите его ко мне.
Через минуту в кабинет редактора вошел заведующий отделом писем Виктор Головенко. Невысокий, худой и вихрастый, он казался подростком, несмотря на то, что ему было уже двадцать пять лет.
— Вы меня звали, Петр Васильевич? — спросил он, здороваясь со всеми.
— Да, звал. Вам срочное задание. Заберите у Горбатюка все материалы о колхозе имени 30-летия Октября, поезжайте в район и напишите острую критическую корреспонденцию. Дело там вот в чем…
Редактор начал объяснять, а Яков все стоял и не мог уйти из кабинета, хотя в его положении это было бы самым правильным. Он просто не мог примириться с мыслью, что поручение, данное ему редактором, будет выполнять кто-то другой.
— Петр Васильевич, разрешите мне сделать это, — снова обратился он к редактору, хотя заранее знал, что тот все равно откажет ему, имеет на это все основания…
XIII
Хоть Яков и тешил себя надеждой, что дело не дойдет до партийного собрания, хоть редактор, казалось, перестал сердиться и снова обсуждал с ним редакционные дела, а случай с командировкой начал как будто забываться, вопрос о Горбатюке все же был поставлен на очередном партийном собрании.
Собрание было назначено на семнадцатое, и Яков со страхом посматривал на календарь: время неумолимо приближало это роковое число. В конце концов он махнул на все рукой: «Будь что будет!» — и с головой окунулся в работу, являвшуюся для него тем спасательным кругом, который не давал опуститься на дно отчаяния.
Чрезмерно суровое (как казалось Горбатюку) наказание со стороны редактора, который не только поручил другому написать статью, больно задев этим гордость Якова, но и настоял на обсуждении его поведения на партийном собрании, заставило его задуматься над своим будущим, над тем, что он скажет коммунистам.
«— Товарищи, — скажет он, — я виноват. Я пил, я не выполнил задания редактора. Но я уже начинаю исправляться. Свидетельство этому — мое поведение в последнее время…»
В семье тоже настало затишье, хотя Яков не очень-то доверял ему.
Нина уже не встречала его скандалами, так как теперь он не приходил домой пьяным. Но детям не позволяла подходить к отцу, и Горбатюк не раз испытывал приступы такой ярости, что ему становилось страшно за себя. В такие минуты он удивлялся, что мог когда-то любить эту женщину, каждое движение, каждое слово которой сейчас казались ему фальшивыми.
Вернулся из командировки Головенко и написал хорошую статью. Этого не мог не признать Горбатюк, вычитывавший ее перед сдачей в набор. Об этом же говорил и Петр Васильевич на «летучке».
Статья вызвала подлинную бурю.
Сначала в редакцию позвонили из областного управления сельского хозяйства и сообщили, что в колхоз выезжает специальная комиссия во главе с заместителем начальника. Потом звонили из района и кое-что опровергли. А через несколько дней начали поступать сигналы и из других районов, подтверждая главную мысль статьи. Редактор завел для них отдельную папку, и каждое такое письмо не лежало без движения и часа.
Была напечатана передовая, сделан обзор писем, а еще через день состоялось заседание бюро обкома партии, на которое пригласили и Головенко.
Бюро обкома вынесло специальное решение, в котором говорилось о борьбе с классово враждебными элементами в деревне в связи с организацией и укреплением колхозов, о притуплении бдительности среди некоторых партийных и советских работников, о необходимости повседневной упорной работы по укреплению руководящих колхозных кадров. Районному руководству и начальнику областного управления сельского хозяйства были вынесены партийные взыскания. И все в редакции поняли, что, выступив со статьей Головенко, в которой поднимались вопросы серьезного политического значения, газета сделала большое и важное дело.
Закрытое партийное собрание должно было начаться в восемь часов. Первым вопросом стоял отчет заведующего сельскохозяйственным отделом Левчука.
— Мы с тобой именинники, — сказал ему Яков перед собранием.
Горбатюк сегодня смотрел на своих товарищей, словно видел их впервые.
Если раньше он приходил на партийное собрание с чувством внутреннего равновесия, свойственного человеку, у которого совесть чиста и который знает себе цену, если раньше он просил слова одним из первых и выступал всегда смело, резко, остроумно, а те, о ком шла речь, больше всего боялись именно его выступления, — то сейчас Яков растерянно забился в угол и старался быть как можно незаметнее.
Он смотрел на коммунистов с одной лишь мыслью: будут ли они критиковать или, наоборот, защищать его. Однако часть, которая, как он предполагал, должна критиковать, была значительно больше…