Люди ходили в белых костюмах, в платьях и блузках самых нежных цветов, подставляя солнцу загорелые лица и руки. Каждый вечер в парках гремела музыка духовых оркестров и на танцевальных площадках кружились пары. Девичьи юбки то распускались пышными цветами-колокольчиками, то обвивались вокруг ног партнеров по танцам, туфельки легко скользили по истертым доскам. И нежный румянец, и блестящие глаза были красноречивее любых слов…
А подальше от света, подальше от веселого шума, в темных аллеях, над притихшей рекой — влюбленные пары. Приглушенный девичий смех, ласковый шепот, долгое молчание…
Леня регулярно приходит домой в час или два ночи. Стучится в окно — иногда минуту, иногда дольше, в зависимости от того, очень ли устал за день Горбатюк.
Яков чертыхается, открывает окно. Пока Леня влезает, стараясь не испачкать костюм, Яков грозится пойти в институт — пожаловаться директору на его лаборантку, которая забрала у парня последние крохи ума и скоро сведет его в могилу. А Леня тихонько раздевается и молча ложится в постель.
— Ты уже линять начал!..
Леня предпочитает промолчать.
— Хоть бы познакомил меня с ней, — продолжает Яков. — Может, она и не стоит тебя.
— Не познакомлю, — наконец отзывается Леня.
— Почему?
Леня только вздыхает.
Он быстро засыпает, а Горбатюк уже не может снова заснуть. Зажигает папиросу, подходит к окну.
Да, ночь хороша…
Все стихло, лишь где-то на окраине города не умолкает оркестр. Мелодия вальса, приглушенная расстоянием, плывет над дремлющими деревьями и замирает у каменных стен домов. Кажется, что рождает ее сама темнота, что летит она от звезд, с далекого неба. Будто там кто-то большой и темный, взявшись за голову прозрачными руками, раскачивается из стороны в сторону, грустя о своих побратимах, павших на далеких сопках. Он смотрит огромными глазами на небольшую, ярко освещенную площадку, где кружится одинокая пара, и все тоскует о погибших в бою товарищах.
Вот он качнулся неясной тенью над опустевшей площадкой, растаял в ночной тишине…
Этот вальс всегда навевал на Якова тихую, ласковую грусть. Что-то новое рождалось в нем, плескало в сердце горячими волнами. Он чувствовал себя хорошим, добрым, способным на что-то большое… Хотелось куда-то идти, кого-то утешать. А еще, где-то на самом дне его сознания, возникало жгучее желание вернуть утраченную юность. Чтоб иметь право пойти на площадку, кружиться в вальсе, ходить по тенистым аллеям — рука в руке, слушать голос любимой и потом так же влезать в окно, как влезает этот беззаботный Леня, и сразу же засыпать каменным сном молодости…
Под окном промчалась машина, вспугнув резким сигналом тишину. Прошла группа парней, весело и задорно смеясь. Яков осторожно прикрыл окно и лег в постель.
Он чувствовал себя очень старым. Казалось, что прожиты лучшие годы жизни и все хорошее, если оно и было, давно осталось позади. Счастливец Леня! Полюбил девушку, женится на ней, построит жизнь так же весело и легко, как пишет свои корреспонденции. Его не будут волновать никакие семейные проблемы, ему не нужно будет бежать из своей квартиры, идти в суд…
Да, завтра суд. Сумеет ли он убедить членов суда, что не может жить с Ниной, сумеет ли высказать то, что так ясно и понятно ему и почему-то непонятно другим?..
Завтра суд. Нина, наверно, приведет туда своих подруг и знакомых, чтобы унизить его и опозорить. На это она способна… Выставит их свидетелями, и они будут нести всякую чепуху, какая только придет им в голову, будут клеветать на него, обливать его грязью…
Вчера он просил женщину-судью сделать процесс закрытым. Судья ничего определенного не ответила, лишь предложила написать заявление. Поняла ли она, что ему стыдно, невыносимо больно стоять под любопытными взглядами посторонних людей?.. Нужно будет с утра еще раз зайти к судье. Ведь она знает его, ведь она культурный человек и не захочет устраивать забавное зрелище из его несчастья!
Он вспоминает, как познакомился с ней еще в прошлом году на городской партийной конференции. Они сидели рядом, и Якову понравилась пожилая, уже седая соседка, с ласковым полным лицом и добрыми глазами. Сначала он думал, что эта женщина — учительница, и очень удивился, узнав, что она — судья.
«Ну как она может с такими глазами судить людей? — спрашивал он себя. — Как может приговаривать к пяти, десяти годам заключения даже самых страшных преступников? Вероятно, она плохой судья. Она была бы хорошей учительницей, а еще лучше — медсестрой…»