IV
Пришла ночь, наступило утро. Люди собирались на работу, окунались в свои повседневные дела. А двое из них проснулись с мыслью, что этот день должен решить их судьбу.
Вчера Нина заходила к Юле — просила ее выступить свидетелем. Нина была уверена, что подруга, если захочет, сумеет убедить суд отказать Якову в разводе.
Выслушав Нину, Юля неожиданно спросила:
— Ты действительно так любишь его?
— Я хочу, чтоб он вернулся ко мне, — сказала Нина.
— Зачем?.. — И, не дождавшись ответа от насупившейся Нины, Юля продолжала: — Чтобы снова ссориться, переживать, мучить себя, разводиться?.. Ты прости меня, Ниночка, но я никак не пойму, почему ты так упорно держишься за него? Ну, это было бы понятно, если б ты была некрасивой женщиной… Но ведь ты красивая, а материально он тебя обеспечит… Ты будешь независима, будешь жить, как тебе захочется. А любовь — не обязательно под флагом загса. Ей-богу, под пиратским лучше! — развеселилась от собственной шутки Юля.
Но Нине было не до шуток.
— Я не могу так, — мрачно сказала она. И, как ни трудно ей было, призналась подруге: — Я все еще люблю его…
Хоть Юля в конце концов согласилась выступить свидетелем, но согласилась не очень-то охотно. «Ей абсолютно безразлично, что будет со мной, — подумала Нина. — Она все время занята только собственной персоной».
Лату совсем не нужно было просить прийти в суд, но это не обрадовало Нину. Слишком уж с явным удовольствием, как к интересному зрелищу, готовилась соседка к предстоящему суду…
Нина не могла сказать — спала она эту ночь или нет. Это не был нормальный сон, когда засыпаешь вечером и просыпаешься утром — со спокойной душой и ясной головой; не было это даже тревожным сном с кошмарными сновидениями, после которых просыпаешься среди ночи и прикладываешь руку к трепещущему сердцу, а было что-то среднее между сном и бодрствованием, когда человек не может точно определить, спит он или нет, когда он все падает в темную глубокую яму и в то же время не утрачивает сознания своего бытия. Нина знала, что она не спит. Она даже слышала тиканье часов и, понимая, что это часы, падала в бездонную пропасть, а ужасные мысли не покидали ее, и это было страшнее всего. Нина потом так и не могла вспомнить, что это были за мысли, знала только, что они очень измучили ее.
Рассвет она встретила с открытыми глазами. Долго лежала, не в силах пошевельнуться. Все тело ослабло, будто после какой-то непосильной работы. Ее не радовало ясное, погожее утро. Наоборот, ей было бы легче, если б этот день встретил ее осенним дождиком, если бы небо было затянуто серыми тучами, а солнце не заглядывало так бесцеремонно в окно и не светило так ярко. Поэтому она хмурилась, глядя, как солнечные блики передвигаются по стене все дальше, и чем светлее становился день, тем темнее было у нее на душе.
Оля вскочила с постели вместе с матерью. Девочка очень боялась опоздать в школу и всегда выходила из дому на час раньше, хоть Нина и сердилась на нее за это.
— Уже, мама?
— Спи еще, Оля. Сегодня ты не пойдешь в школу, — грустно сказала Нина.
— Почему, мама?
— Мы сегодня пойдем в суд. — И, видя, что дочка ничего не понимает и готова расплакаться из-за того, что мама не пускает ее в школу, постаралась по возможности понятнее объяснить: — Ты хочешь, чтобы наш папа жил с нами? Чтобы так, как прежде, помнишь?
— Да, мама, — тихонько ответила Оля.
— Так вот, Оля… Ты у меня уже большая и должна понять… Видишь ли, сегодня мы пойдем в суд и будем просить одну тетю, чтобы нам вернули папку…
— А зачем тетю, мама? Давай лучше папу попросим.
— Он не хочет, Оля. А эта тетя очень строгая, ну, как ваша Вера Ивановна, и она прикажет папе вернуться к нам.
— А папа ее послушается?
— Послушается. Ведь ты же слушаешься Веру Ивановну?
— Да… Только Вера Ивановна не строгая… Она хорошая-хорошая…
Вскоре пришла Лата. Она была в новом, недавно сшитом платье, в большой зеленой шляпе.
— Ах, Ниночка, как мне жаль тебя! — вздыхала она, усаживаясь на краешке стула, чтобы не измять платье и покачала головой.