— Видали, молчит…
— Язык проглотил!
— А что ему говорить? Ему б только развестись… А на остальное наплевать ему…
— Не дадут ему развода, не дадут…
— Пусть только попробуют! Мы такое тут устроим…
— Судить его, судить! — гудел низкий женский голос.
Они говорили так, будто Яков был каким-то неодушевленным предметом, который можно брать в руки, рассматривать, ковырять, бросать на пол. И когда женщины, так и не дождавшись от него ни слова, отошли, Горбатюку и в самом деле показалось, что его бросили, как вещь, уже переставшую всех интересовать. Он вздохнул свободнее, хоть еще и не пришел в себя после только что пережитого. Поднял голову, увидел Нину, но даже не подумал подойти к ней.
Во всем, что он перенес в последнее время и особенно сегодня, во всех своих невзгодах и муках Яков обвинял только ее. Но больше всего его возмущало то, что Нина не соглашалась развестись с ним. «Ведь она не так глупа, чтобы не видеть, что я не хочу с ней жить, — негодовал он. — Сколько раз я говорил ей об этом!.. На что она надеется? Как она представляет себе жизнь со мной в будущем? Постоянные ссоры, сцены ревности, скандалы? Нет, с меня хватит! Я сыт этим по горло!.. И как вы ни уговаривайте, — обращался он мысленно к присутствующим, — как ни мучайте меня, я не сойдусь с ней! Потому что не верю ей… Ни ее слезам, ни этому отчаянию…»
Никогда еще, кажется, не чувствовал Горбатюк такой ненависти к жене, как сегодня. Все, что делала и говорила Нина, казалось ему фальшивым, рассчитанным лишь на то, чтобы разжалобить суд, завоевать симпатию публики. Ему казалось, и плакала она неискренне, и голос ее дрожал тоже неискренне. И даже умоляющий взгляд, которым она встретила его в начале суда, был — он не сомневался в этом! — также неискренним.
Яков не верил, что Нина продолжала любить его. Разве можно любить и одновременно писать кляузы в партийную организацию, любить и обращаться в суд, требуя алименты на детей, хоть он и так большую часть заработка отдавал им? Любить и не упускать ни малейшей возможности больно ударить его? Он не мог понять такой странной любви. Это было выше его сил…
Судьи совещались долго, мучительно долго, а потом вошли в зал еще более торжественно, чем в первый раз.
— Именем Украинской Советской Социалистической Республики… — отчеканивая слова, читала Евдокия Семеновна.
Яков напряженно прислушивался к каждому слову, и эта напряженность достигла предела, когда судья зачитала, что стороны не пришли к примирению…
VIII
После суда Горбатюк зашел к редактору и попросил послать его в командировку. Петр Васильевич сразу же согласился. Он даже не давал Якову специального задания и сказал, что если он ничего и не напишет, то пусть не беспокоится. Редактор не расспрашивал Горбатюка ни о суде, ни о его делах, но последнее замечание, брошенное как бы невзначай, глубоко тронуло его.
Поезд, которым Яков собирался ехать, уходил в двенадцать часов ночи.
В его распоряжении оставалось еще пять часов. Сначала Яков хотел поспать, но потом передумал: заснуть вряд ли удастся, а лежание без сна утомит еще больше. И чтоб убить время, решил пойти в кино.
Демонстрировался старый, еще довоенный фильм. Яков от души смеялся и вышел из кинотеатра в бодром настроении.
Он медленно двигался по ярко освещенным улицам, мимо людей, спешивших в театры, в кино, на танцевальные площадки. Казалось, весь город вышел сегодня под огни электрических фонарей. Во всех направлениях сновали машины, и постовые милиционеры, еще не сбросившие белой летней формы, красивыми, четкими жестами регулировали движение этого потока.
Подходя к своему дому, Яков увидел, что окно его комнаты освещено. «Что-то рано Леня вернулся домой! Не поссорился ли он со своей девушкой?»
Яков быстро прошел по коридору, открыл дверь комнаты и застыл на пороге: он увидел Нину.
Она сидела у стола и смотрела прямо на него. Яков незаметно оглядел нарядное синее платье, которое очень шло ей.
— Заходи, чего ж ты? — тихо сказала Нина, будто она, а не Яков был здесь хозяином. И этот тихий, надломленный голос потряс его больше, чем крик, которого он ждал от жены.
Тяжело ступая, Яков прошел на середину комнаты.
— Садись, — как-то невесело улыбнулась Нина. — Стулья ведь у тебя есть…
Он послушно сел по другую сторону стола, боком к ней. Видел лишь синий рукав платья и тонкую руку, на которой просвечивали голубые жилки. «Как она похудела», — подумал Яков. В душе шевельнулась жалость к жене, но он сразу же испугался этой жалости, погасил ее в себе.