— Быть молодой, учиться.
— Быть молодой — годы, учиться — дети…
— Ну, здесь вы не правы! Дети — не препятствие, — сразу же возразила Оксана. — Мне ведь не мешает…
— Так у вас один…
— Вот возьму и нарожу десяток! — рассердилась Оксана.
— Только для того, чтобы Нину Федоровну переубедить? — спросил Иван Дмитриевич.
Но Оксана не была расположена шутить.
— У вас тоже не десятеро! — обратилась она к Нине. — И вообще, если человек захочет, ничто не может помешать ему добиваться своей цели…
— Да хватит вам, а то пирожки остынут! — вмешалась в разговор Мария Дмитриевна. — Кушайте, Ниночка…
Пирожки были очень вкусные и напоминали Нине далекое детство: в доме у матери были такие же. Их пекли на кленовых листьях, большие, румяные — одним можно наесться…
— Какой предмет вы больше всего любили? — немного погодя спросил Нину Иван Дмитриевич.
— Литературу. Я очень любила читать. Да и сейчас люблю.
— А ваш аттестат сохранился?
— Да. — Нина сразу же вспомнила, как показывала его Вере Ивановне. — У меня аттестат с отличием.
— А у меня по тригонометрии было посредственно! — весело объявила Оля. — Всегда синусы с косинусами путала…
Она сидела, опершись спиной о дерево, и лакомилась медом, макая кусочки пирожка в густую сладкую массу. Глаза ее блаженно щурились и, казалось, тоже приобрели золотистый оттенок.
— Я сейчас ни на кого не сержусь, — без всякой связи с предыдущим продолжала Оля. — Я сейчас намедованная. Вот только на Игоря сержусь — он хочет тарелку забрать…
Игорь, беспокоившийся о здоровье жены, действительно хотел потихоньку забрать у нее мед. Услышав Олины слова, он, под общий хохот, испуганно отдернул руку.
— Вам необходимо учиться, Нина Федоровна, — сделала категорический вывод Оксана. — Хотя бы в нашем институте.
— Ой, как бы это было хорошо! — воскликнула Оля. — Мы вместе на лекции ходили бы…
— Я так любила школу, — говорит Нина. — Это были самые счастливые годы моей жизни… Но… — Нина умолкла, подыскивая слова. Все внимательно смотрели на нее, и это было приятно ей. — Но сейчас… У меня двое детей, и я не имею возможности ходить на лекции. Вот пусть подрастет Галочка, тогда я, возможно, и подумаю об учении…
— А я бы на вашем месте обязательно училась! Вы же среднюю школу окончили, вам это легко… — проговорила Оксана.
Нина беспомощно оглянулась на Марию Дмитриевну, но та склонилась к Галочке, что-то рассказывая ей, и ничего не слышала. Ее выручил Иван Дмитриевич.
— Не так сердито, дорогая Оксаночка, — сказал он добродушно. — А что касается лекций, Ниночка… У нас ведь есть заочное отделение, есть и экстернат…
— Я же забыла все на свете…
— Это вам только кажется. Возьметесь за книги — все вспомните!
— А вступительные экзамены?
— На экстернат вступительных не нужно сдавать. Да и Иван Дмитриевич вам поможет… — говорит Оксана.
— Конечно, помогу!
Но Нина колебалась. Все это так внезапно, так неожиданно, что она должна подумать, взвесить. Ей уже хотелось согласиться, но она сомневалась, сможет ли сейчас учиться. Ведь, что ни говори, а восемь лет — это восемь лет, многое забылось. Может быть, лучше подождать до будущего года, а тем временем подготовиться, повторить все…
Потом Нина очень много думала об этом разговоре. А думая, все больше убеждалась, что ей действительно нужно учиться. Убеждалась не только потому, что в ней проснулось подавленное в годы семейной жизни стремление к учению, желание стать самостоятельным человеком, — проснулось с такой неожиданной силой, что она просто удивилась этому, — но и потому, что учиться ей советовали очень хорошие и милые люди, которые (а не видеть этого Нина не могла!) были намного счастливее ее. Ей очень хотелось, как Оля, возвращаться каждый день из института в компании веселых девушек-однокурсниц, размахивая небольшим чемоданчиком — символом беззаботной студенческой жизни, — Нина уже тайком от всех заходила в магазин и рассматривала чемоданчики, выбирая, какой из них купила бы себе, — быть такой рассудительной и уверенной в себе, как Оксана, такой прекрасно-гордой, как она… И… может быть, тогда Яков оценит ее по-настоящему, может быть, тогда поймет, кого он бросил, кого рискует потерять навсегда…
XV
Кажется, еще никогда газета не пахла так приятно, как пахнет эта. Яков осторожно разворачивает ее, впивается глазами в третью страницу. Как хорошо, что ему сейчас никто не мешает!
Еще раз перечитывает очерк, и ему кажется, что это совсем не тот материал, который он писал позавчера, диктовал машинистке, носил к редактору, а потом в секретариат, где спорил из-за каждой вычеркнутой строки. Это уже было нечто иное, частичка его собственного «я», которая, отделившись от него, начала свою самостоятельную жизнь. Сейчас он перечитывал очерк, как читатель, и не посмел бы сегодня править его так, как правил позавчера, даже вчера вечером, когда ему принесли гранки. Ибо очерк теперь не был только его собственностью, с которой он мог делать, что хотел, а принадлежал уже многим — каждому, кто выписывал или покупал газету.