— А скажи, товарищ солдат в запасе, вот ты в Германии бывал — американских буржуев там видел?
— Приходилось…
— А какие они из себя? Очень страшные?
— Да нет…
— Что-то они очень уж про войну новую да про бомбы атомные кричат…
— Не может сейчас войны быть, — ответил старшина. — Воюет кто? Народ, простые люди, а не те, кто про войну кричат. А народы не хотят воевать, хотят в мире жить. Они ею, проклятой, во-он как сыты, — провел он ладонью по шее. — Я вот еду домой не для того, чтобы завтра опять винтовку в руки брать… Я хочу свой колхоз видеть таким, как до войны, а то и еще лучшим. А вы знаете, какой был наш колхоз? Первый на всю область! Какие урожаи, какие фермы… А кони какие у нас были!..
— Разве теперь кони? Вот когда-то у моего деда кони были…
— За воротником? — поднял вверх уже сердитое лицо старшина. — Которых ногтем бьют?..
Не выдержал и колхозник:
— И чего ты, божий человек, раскаркался? Залез на полку, как на ветку, да и кар! кар! кар! на головы людям. Слазь сюда, если уж такой разумный! Или на штаны еще не заработал?
— Мне твою глупость и отсюда хорошо видать…
Беседа то угасала, то вспыхивала живыми огоньками, а колеса стучали и стучали, и за окном проплывали люди, села, поля — необозримый простор, который так любил Яков Горбатюк. Где-то в этом просторе затерялся небольшой районный городок, в котором он отроду не бывал и в котором живет женщина, овладевшая всеми его мыслями. Она такая же юная, как и когда-то, у нее большие ласковые глаза и мягкие теплые руки, которые ласково лягут ему на плечи. И пусть тогда не слышат под собой ног все старшины на свете — он и не подумает завидовать им!..
Какой ты стала теперь, Валя? Как изменилась за эти годы?
Прижавшись горячим лбом к стеклу, Яков мечтательно смотрел вдаль.
II
Поезд исчез во тьме: небольшой мирок, замкнутый в четырех стенах вагона, покатил дальше, оборвав случайные знакомства и беседы, которыми так богата дорога. Еще под Полтавой сошел веселый старшина, которого в самом деле встречала целая стайка звонкоголосых девчат. Они окружили его, начали тараторить, радостно смеясь и лаская его сияющими глазами. В вагоне долго еще потом шутили, вспоминая красное, ошеломленно-счастливое лицо старшины. «Да, трудновато ему будет жениться», — задумчиво поглаживая усы, сказал колхозник. «Ничего, она сама его найдет!» — утешил «божий человек», но никто даже не взглянул на него.
Через некоторое время сошел и пожилой колхозник, сердечно со всеми попрощавшись и пригласив каждого к себе в гости: «Если, может, будете когда в нашем селе, то спросите Панаса Тимофеевича… Так и спрашивайте: Панаса Тимофеевича, — любой человек вам дорогу укажет…» Покидали вагоны и другие пассажиры, старые и молодые, молчаливые и словоохотливые. Одни выходили, и о них сразу же забывали, будто стоял здесь чемодан, а потом его вынесли, других же еще долго вспоминали и улыбались теплой улыбкой.
И Яков, стоя на перроне и следя за красным огоньком, который убегал вдаль, спрашивал себя, будут ли вспоминать его так, как старшину или колхозника, и ему очень хотелось, чтобы при воспоминании о нем лица расцветали такими же искренними, хорошими улыбками: вот ехал, мол, еще один славный человек и оставил по себе светлый след в душе. Провожая огонек глазами, пока он не растаял во тьме, Горбатюк думал, что все-таки хорошо жить на земле, хорошо даже тогда, когда приходят невзгоды, — только для этого нужно верить в лучшее так, как верил он сейчас.
Яков вздохнул, поднял с земли чемодан и огляделся вокруг. Немногочисленные пассажиры уже разбрелись кто куда, станционные служащие тоже покинули перрон. В серой предутренней мгле тускло горели фонари, только из одного раскрытого окна станционного помещения вырвался сноп яркого света, и где-то далеко-далеко стонали рельсы. Может быть, по ним уходил тот поезд, которым приехал Горбатюк, а может быть, приближался другой, и раздольная степь посылала вперед весточку о нем.
Здесь, на крайнем юге Украины, еще удерживались теплые ночи, лишь рассветы приносили прохладу…
Где-то совсем недалеко спит Валя. Горячим румянцем пылают щеки, улыбаются во сне полуоткрытые уста, неясно белеют в темноте нежные руки.
Он не придет сейчас, не постучит, не нарушит ее сон. Пусть спит, чтобы встала она свежая, как утро, — такой он хочет увидеть ее. Поэтому он придет вместе с солнцем, а пока что посидит в парке, тем более что небо совсем уже побледнело и ждать придется не очень долго.