Безумец смотрит мне в глаза своими ясными голубыми. И я начинаю уже сомневаться кто из нас безумнее. И на пьяного, к моему удивлению, не похож.
Блин, если Гена узнает, что я тут в гляделки играла с каким-то незнакомцем, и даже не пыталась сопротивляться его попыткам меня раздеть… разуть, — неважно! — он же меня прибьет!
Эта мысль меня словно в чувства приводит:
— Оставьте меня уже! — вскрикиваю, выдергивая свою ногу из теплого плена. — Валите уже туда, откуда прибыли! Будь то ад, или психбольница, — плевать!
— Хорошо-хорошо, — он со мной, как доктор с пациентом говорит. Как-то вкрадчиво, что ли.
Поднимается на ноги и зачем-то стягивает с себя пиджак.
Холодею. Он раздеваться уже собрался? Зачем это? Явно не в речке купаться. Холодновато так-то.
Едва рот не открываю, когда незнакомец нависает надо мной и набрасывает на мои плечи свой пиджак, пропахший его теплом.
— Вам лечиться надо, — выдавливаю хрипло, в горле от чего-то болезненный ком собрался.
— Я вот как раз этим и занимаюсь, — усмехается. — Думал, ты волнуешься, что макияж потечет. Но ты ведь даже не накрашена толком, — делает паузу, словно изучая меня. — Красивая.
Серьезно так смотрит, будто и правда так считает. Шумно втягиваю ртом воздух, вздрагивая от неожиданности:
— Убирайтесь.
— Мхм, — ловит пальцами прядь моих волос, выбившуюся из общей копны, и как-то уж слишком бережно для маньяка заправляет за ухо. — На комплименты совсем реагировать не умеешь. Видимо не баловали тебя мужчины.
Руку от моего лица не отнимает, едва заметно поглаживая мою щеку.
Не баловали!
К чему мне эти лживые комплименты, если знаю, что далеко не красавица? Да и мужчины, — громко сказано, — потому что кроме Гены я и не встречалась больше ни с кем. А он скуп на пустые слова. Как он говорит: лучше делом доказывать, чем все эти глупости трещать.
Работает вот. В город меня сопровождает, когда не занят. Чтобы «городские не подкатывали». На дискотеку ходим почти каждую неделю. Хоть я и не очень люблю это дело.
Ничего против танцев не имею, но эти драки, которые там раз через раз случаются, меня порядком нервируют. А особенно то, что Гена неотъемлемый участник этого безобразия. Нападающий, либо разнимающий. Он говорит, это парни так иерархию соблюдают. «Чтобы всякая челядь знала свое место».
Бесцеремонная рука сползает на мою шею, осторожно оттягивая повязанный на ней платок, и к моему стыду напрочь отвлекая меня от мыслей о Гене. Кожа мурашками покрывается. А сердце начинает колотиться, словно от притока адреналина, когда вижу, как недобро темнеют голубые глаза.
Я понимаю, что он оценивает отметины, оставшиеся от рук Гены.
Мне неловко. Даже стыдно. А главное, я не понимаю, почему он так реагирует?
Страшно. Будто он что-то нехорошее задумал…
Но вопреки моим пугающим ожиданиям, он почему-то трепетно проходится пальцами по моей шее, вынуждая меня шумно сглатывать. Но ком в горле никуда не девается.
Мне отчего-то больно.
Не физически. Где-то в душе болит. Он будто жалеет меня. А от того становится не по себе.
Неужели я ему показалась настолько жалкой, что и правда меня спасти решил?
8. ОНА
К глазам слезы подступают, но я вздергиваю подбородок, не позволяя им пролиться на потеху безумца. Отталкиваю от себя его руку.
— Что это за реакция, милый ангел? — мягко спрашивает, чем еще сильнее приводит в замешательство. — Не привыкла к заботе?
— Привыкла! — огрызаюсь.
— К родительской, должно быть, — как-то уж слишком понимающе кивает он. — А с мужем очевидно прогадала.
Чувствую болезненный укол. Привычное отчаяние накрывает с головой, вынуждая захлебываться в собственных противоречивых эмоциях.
Да что он себе позволяет?!
— Не вам судить! — шиплю я, будто обороняясь. — Я вообще-то люблю его! Человек напился просто, а вы тут устроили не пойми что! Кем вы вообще себя возомнили? Проповедником о системе семейных ценностей?!
— И папе на него пожаловаться нельзя, — упрямо продолжает он. — Ведь у папы сердце.
— Не смейте еще отца сюда приплетать! — взвиваюсь. — Вы Гену не знаете! И меня тем более!
— Но плакать некому. Папу нельзя беспокоить. А перед женихом бестолку, — снова попадает в точку, и я чувствую, что задыхаюсь от того, что кто-то произнес всю эту неприглядную правду вслух. — А что насчет мамы?
— Маме Галя и без того постоянно плачется! — взрываюсь я, больше не в силах сдерживать истерику.
Прячу лицо в ладонях, не желая, чтобы кто-то видел мои слезы.