- Она как зыркнет своими черными глазищами, кажется, ей-богу, что до души глядит. Ну, ее.
Девушка была влюблена в Купцова с начальных классов и до последнего дня. Все знали об этом. И сам Аркадий знал. Только что с этим делать не знал. А уж после того, как она чуть не утонула на речке, когда всем классом пошли купаться, а Купцов ее и вытащил. Любовь ее потеряла границы.
- Эх, знал бы кого вытаскиваю, закинул бы ее подальше куда, - говорил Остапову он тогда на берегу. А Кузьма, за года изучивший друга, знал, что тот никогда бы так не поступил. Было в Аркадии благородство, не девалось никуда, как он его не старался скрыть.
- Аркадий, - подходила к нему Грюч ни раз, - почему у тебя пробелы по математике? У тебя что-то не получается? Давай я помогу?
- Вот еще, иди куда шла. Ишь ты, учить меня вздумала, грамотейка, - насмешливо, чтоб все слышали его отношение. Чтоб отстала. Но девушка снова и снова подходила, теребила, верила. Сколько бы не было смешков за ее ровной спиной. Сколько бы не отчитывала его на комсомольских собраниях, потом все рано подходила. Раз за разом. Тихая, серьезная.
В сороковом, осенью, в начале десятого класса неожиданно пришла к нему домой. Она постучала о дверь, та сама и открылась. Мать как обычно где-то пропадала. А Аркадий собирал домик из карт, сидя за кухонным столом.
- Привет! - громко поздоровалась, не заходя дальше порога, оглядывая беспорядок творившиеся вокруг.
Он удивлено оглянулся на нее. Потом нахмурился.
- И тебе не болеть, Грюч. Чего приперлася?
- Я - Надя быстро нашла причину, - убираться. Мы все комсомольцы должны друг другу помогать.
- А, ну если должны, - усмехнулся Аркадий, встав и развалив все карты, - милости просим.
Он два часа просидел на своем крылечке скрутил несколько попирос и нервно их выкурил. Не нравилась ему староста. Не нравилась своей прямой спиной, плоскими ребрами и черными словно ночь омутами. Тихими и безмятежно спокойными. Не нравились ему ее иссиня черные волосы заплетенные в толстую косу. И чего ее черт дернул привязаться к нему? С ней рядом, он еще больше себя ущербным чувствовал. Такая правильная и такая рассудительная. Умница -разумница. Чтоб ей. Дочь самого завхоза. Узнают, что она у него в гостях была, заклюют. Его семья грязное пятно. Мама с аморальным поведением не может не вызывать праведный гнев.
- Убралась значит? - интересуется парень, заметив возле себя худые ноги.
- Убралась, - тихо.
- И к многим мальчикам убирать ходишь? - почти ревниво, но совершенно не заметно для себя спросил.
- Больше никому.
- А чем же честь такую заслужил?
- Ты жизнь мне спас... и вообще, Аркадий, - неуверенный выдох и дальше дрожащий от волнения голос, - ты хороший. Хороший!
- Не хороший я! - вскочил на ноги, резко, заставив девушку вздрогнуть, - отстань от меня! Пристала хуже банного листа!
- Ты жизнь мне спас, - упрямо повторила, касаясь глубины души своими черными глазищами. А потом развернулась и пошла.
- Эй! - окликнул ей в спину. Обернулась. - Не приходи больше.
Девушка ничего не ответила, просто пошла своей дорогой.
- И чего она все время стоит и дышит за моею спиною?
- Так любит она тебя, - ответил Кузьма.
- Любит перелюбит, правильно, Мих, говорю?
Тот лишь пожимал огромными плечами. В делах любовных он был самым настоящим простофилей.
- Нельзя так с тем, кто любит, - серьезно предупредил его Кузьмин.
- Ничем не могу ей помочь.
Говорил нарочно громко, знал, что услышит. Сам он не понимал, что чувствует к этой девушке. Вроде ничего, ничего, а нет да вроде и вспыхнет чего-то.
А она продолжала ходить к нему. Убирать, готовить, а иногда стирать. Мать давно оставила все хозяйские дела. Не до этого ей было. Она собиралась перебираться в Москву, нашла себе в клубе какого-то городского. Аркадий никогда не лез в ее личную жизнь.
- И чего ты ко мне все ходишь? - спросил как-то, ближе к весне у Нади, - делать тебе больше нечего что ли?
- Ты мою жизнь спас. Неужели ты думаешь, пожалею для твоего блага два часа своего времени?
- Дело твое, - пожимал плечами. Такие странные у них были отношения. Одна-две реплики и в основном взаимное молчание.
- И что, - как-то раз насмешливо спросил, - говорят, что любишь меня. Правда?
- Правда, - привычно тихо, не глядя в глаза.
- А чего любишь-то? Меня вон чуть из комсомола не выперли. Учусь я неважно. А мать у меня... известна на всю деревню. И мне вон жизнь бандюка пророчат. Не страшно-то такого любить?
- Не страшно, - робкая улыбка и глаза чернючие точно омуты, из которых не выбраться, - разве бывает страшно когда любишь?
- Зря ты это. Найди себе другого.
- А если другого не получается?