Не помогло. Тогда она бросилась домой за Остапом. И тут, впервые за всю их жизнь, он чуть не ударил жену, так оскорбили его злые слова, какие она обрушила на пани Анну. Тогда Мирося силком потащила его в костел. Когда они добежали, у паперти толпились любопытные, глазея на красавицу невесту в очень дорогом белом подвенечном наряде. То была пани Анна. Ее повел к карете незнакомый Остапу чернявый шляхтич.
Глава четвертая
СМУТНАЯ НАДЕЖДА
С какой бы радостью Гай ухватился за мысль, что Анна и ее мать живы! Он допускал, что кто-то мог принудить Гжибовскую написать письмо. Но чтобы его Анна с кем-то обвенчалась? Нелепость! Гаем овладели горечь и недоумение: почему Мартынчуковой, этой безусловно правдивой и доброй женщине, могло такое придти в голову? И Остап хорош! Спутать Анну с кем-то…
Гай усилием воли заставил себя подчиниться Остапу Мартынчуку. Да, Гай пойдет в костел Марии Снежной, где он якобы собственными глазами увидит запись, свидетельствующую о том, что Анну надо искать среди живых.
Утром, когда они вышли на улицу и сквозь омытую дождем листву каштанов в лицо Гаю брызнул ливень солнечных лучей, какая-то смутная надежда, какая-то безотчетная радость вдруг охватили его.
Он шел, мысленно отмечая, что все здесь осталось без перемен. Разве только местами выщербился тротуар; в трещинах и вмятинах на каменных плитах поблескивают лужицы после дождя. Но до чего же все вокруг наполнено дыханием того далекого лета, когда Анна в легком платье, юная и прелестная, провожала его по утрам на работу. Вот здесь, под этим каштаном, они расставались, Анна сворачивала на площадь Рынок за провизией…
Гай смахнул со щеки упавшую с дерева дождевую каплю. Щурясь от солнца, взглянул на небо, где остатки облаков, оборванные и обессиленные, отступали в беспорядке, как воины разбитой армии.
— Каждый день дождь, дождь, — развел руками Остап Мартынчук. — Всю весну лил, до сих пор сырость еще не высохла в подвальных квартирах.
— На бога ропщете? — сделал страшные глаза Гай. — Или забыли: «Тучи, часто закрывающие от нас небо и поглощающие лучи щедрого солнца, — это не что иное, как триумфальная колесница господа бога, на которую мы вскоре взойдем и отправимся в торжественный полет над темнотой и туманом…»
— Не забыл? — встрепенулся Остап Мартынчук, помня, как его покойная Мирося вычитала то ли в библии, то ли в какой другой книге о святых про эту самую триумфальную колесницу господа бога. И как верила, как ждала этого полета! День за днем проходил в изнурительной работе и заботах. Во всех житейских передрягах она утешала себя: так угодно богу, все трудности земной жизни — это небесное испытание, ниспосланное человеку свыше, дабы тот принял и со смирением превозмог бездонную меру страдания. Чем горше они, эти страдания, на земле, тем больше радостей на небесах. Нет, Мирося не взроптала на бога и после страшной смерти отца и ее двух младших братьев под обвалом в озокеритной шахте.
Обезумев от горя, она только исступленно молила того, кто «все видит, все знает», спасти души погибших, дабы пасть адова не поглотила их.
— А почему бог хочет, чтобы его боялись? — спрашивал жену Остап. И с упорством, рожденным из чувства своей правоты, любви и жалости к жене, напрягая все силы своего разума, Остап сражался с ее богом. Никогда не слышав даже имени философа Эпикура, он повторял почти те же мысли, которые когда-то волновали древнего философа.
«А скажи, Мирося, почему на свете так много горя и слез, несправедливости и зла? И почему «всемогущий и мудрый» бог не хочет навести порядок? Не может?» — «Бог все может», — с большой силой убеждения отвечала Мирося. «Значит, он может, да не хочет? Или может и хочет? Если это так, почему он не поборет зло? Какой же он после этого бог?» — не спускал с жены вопрошающего взгляда Остап.
Онемев от страха, Мирося бросалась на колени перед распятием и, скрестив руки на груди, вымаливала всепрощение мужу за его греховные слова.
А «грешник» не унимался: «Если бог есть, так почему его никто не видел?» — «Человек раб, червь, прах перед богом, — в священном писании сказано. — Ничтожен он, человек, видеть бога. Ему только дозволено преклоняться перед всевышним», — в ужасе шептала Мирося.
И хотя давно известно, что из всех войн, которые народы вели между собою огнем и мечом, религиозные были самыми кровопролитными, в той войне, кипевшей между Остапом и Миросей за бога и против него, проливались только Миросины слезы. Она во что бы то ни стало хотела поставить мужа на колени перед богом, но ей не удавалось. Не мог похвастаться победой и Остап. Много лет он доказывал жене, что жизнь у человека лишь одна-единственная, и она, эта жизнь, только на земле. Чтобы она стала легче, светлее, краше, надо не уповать на «всемогущего», а бороться с поработителями и богачами.