Сегодня утром во время завтрака Мехриниса чуть было не раскрыла своей тайны.
Махкам-ака прихлебывал чай и не отрывал взгляда от яблони «накш-алма»[32] которую он купил вчера на базаре и посадил в честь Батыра. Махкам-ака вспоминал проводы Батыра и давний разговор с Арифом-ата, который запал в его душу и породил столько беспокойных дум.
—А что же Батыр не пишет? Пожалуй, пора,— вдруг задумчиво сказал он и обернулся к жене.
Мехриниса сама думала о Батыре, вспоминала его, подсчитывала в уме, сколько дней прошло, как он уехал. С опаской взглянула она на мужа: «Что это значит? Как он догадался о моих мыслях? Уж не хочет ли спросить меня, почему я стала такой задумчивой?»
—Не доехал еще. Говорят, далеко.
Махкам-ака бросил на жену быстрый и недоверчивый взгляд: «Откуда у нее такое спокойствие? Что она, дни и часы его дороги подсчитала?» Жена вдруг вскрикнула, схватилась за колено и отскочила в сторону. Чайник под краном самовара наполнился, и кипяток лился через край.
Махкам-ака давно заметил перемену в душевном состоянии жены, но объяснял ее смертью сестры, горем, которое обрушилось на Мехринису. А тут еще эта война, отъезд на фронт племянника. Такое не проходит для человека бесследно.
Однако перемены происходили не только с женой, но и с самим Махкамом-ака. Он старался скрыть это от Мехринисы, хотя чувствовал на себе ее пристальные взгляды, Батыр... Именно он владел всеми помыслами кузнеца.
То, что посоветовал ему Ариф-ата, Махкам-ака выполнил. Батыра он называл на вокзале не иначе как «сыночек мой», «дитя мое». Заключив его в объятия, он поцеловал Батыра в лоб и раз, и два, и три. И заплакал даже, но слез, правда, не показал. Батыр же обращался с ним, как с другом. «До свидания»,— сказал он Махкаму и уехал. У Махкама-ака начинает болеть сердце при одном воспоминании об этом. Но он утешает себя: «Ну, ничего, не сразу... Вот закончится война, вернется он здоровым-невредимым, тогда и...» Поведать бы о своих думах жене... Но как? Может быть, она не одобрит его намерений. Он собирался сказать ей тогда же, придя с вокзала. Осторожно, конечно, не от себя вроде, а как бы от Арифа-ата, в порядке совета. Не смог. На другой день хотел сказать, тоже не решился, промолчал и на третий день... Вот и до сих пор не может сказать...
—Не обожглась? — спросил Махкам-ака жену, очнувшись от своих мыслей, и встал с места.
—Нет. Кипяток капал через кошму... А вы уже позавтракали?
—Сыт, жена,— ответил Махкам-ака и вышел в комнату, чтобы переодеться.
Обожженное колено у Мехринисы уже не болело, но беспокойство, охватившее ее, когда Махкам-ака заговорил о Батыре, не проходило.
...Батыр пришел в дом Махкама-ака и Мехринисы по приглашению тетки сразу после поминок. Пришел без вещей, просто переночевать. На следующий вечер пришел опять — оставаться в пустом доме было невыносимо. И с тех пор он постоянно ночевал здесь. Часто приходил поздно — задерживался в институте, случалось, уходил рано утром. Помочь Махкаму-ака или Мехринисе по хозяйству ему не приходило в голову, а они сами ни о чем его не просили. Для супругов Батыр оставался тем же племянником, каким был и прежде.
Что будет дальше с Батыром, их как-то пока не волновало.
Однажды вечером Батыр пришел раньше обычного и за ужином сказал: «Завтра я уезжаю на фронт». Он сказал это спокойным, даже приглушенным голосом, точно так, как обычно говорил: «Завтра я, наверно, вернусь позже».
Махкам и Мехриниса опешили, переглянулись, словно не поняли, о чем идет речь. И оба вдруг одновременно почувствовали, что им до боли жаль расставаться с Батыром, но почувствовали это как-то бессознательно, мимолетно, без каких-либо определенных мыслей о своем будущем и о его судьбе. Вполне возможно, что и муж и жена- тайком друг от друга провели ночь без сна и за эти часы многое передумали. И каждый понял, сколь прочны нити, связывающие их с Батыром.
Так или иначе, с того дня, как уехал Батыр, все изменилось. Оба ходили задумчивые, сосредоточенные на своих переживаниях и пока не рисковали открыться друг другу.
—Ну, что же ты задумалась? Давай скорее! Вот-вот придут из артели,— поторопил Махкам-ака жену, заметив, что она, устремив взгляд куда-то в угол, едва-едва двигает рукояткой мехов.
Раньше готовые изделия Махкам-ака сам относил в артель. Теперь он не тратил на это время: из артели приезжали на арбе.
—Уголь неважный, что ли? Жару мало,— огорчился Махкам-ака, видя, что, несмотря на все старания Мехринисы, работа у нее не очень спорится.