От зари до зари он не знал у мастера ни минуты передышки: раздувал кузнечные мехи, работал молотом, таскал воду, колол дрова, пас скот, ухаживал за ребенком. А чуть что не так — сыпались побои, которых никогда не позволял отец; слышались проклятия, которых никогда не произносили уста матери.
В конце концов стало ясно, что ремеслу у Хакимбека Махкам не научится. Мальчика ничему не обучали, только заставляли выполнять черную работу. Однажды, когда Махкам приехал домой, Ахмед-ака поговорил с женой и не отпустил сына обратно. Дома Махкам стал собирать всякий железный лом, раздобыл инструмент и начал ковать, стараясь делать так, как видел у кузнеца. Ахмед-ака не интересовался делами сына. Не верилось ему, что может быть прок от такой работы. Да и мать ворчала на сына, когда он израсходовал древесный уголь, заготовленный для самовара. Как-то Махкам заставил братишку раздувать мехи и нечаянно на рубаху малыша попала искра,— снова был скандал. Мехи, которые на время дал один знакомый кузнец, забрали.
И все-таки Махкам продолжал начатое дело. Сходил в кузнечный ряд, принес оттуда наковальню с выщербленным краем. Спустя неделю раздобыл мехи. Наконец смастерил несколько подковок, колец для подпруги, шорно-седельных скобок, блях и с изготовленными поделками собрался на базар — в кузнечный ряд. Ахмед-ака хотел было отругать сына: брось, мол, детские выдумки,— но, не желая вообще отбивать у него охоту трудиться, сказал:
—Открой-ка мешок. Посмотрю сам. А то на базаре, сынок, осмеют тебя люди.
Махкам высыпал из мешка свои изделия:
—Не бойтесь, отец, смеяться не станут!
Ахмед-ака обрадовался. Вещицы что надо! Будто не кузнеца работа, а ювелира.
—Недурно, сынок, сработано,— сдержанно похвалил Ахмед-ака сына.
Впервые в жизни Махкам сам в этот день купил кое-что по хозяйству. Обрадованная мать положила для него на совок с угольками большую связку гармалы. Пусть подымит на огне эта травка. Люди говорят, что после окуривания гармалой никто не сглазит человека и его ждут одни удачи.
С тех пор в кузнечном ряду, расположенном в середине базара, появился новый мастер — молодой кузнец по имени Махкам.
—Сын Ахмеда-арбакеша стал хорошим мастером. Посмотри, какие удила он изготовил, как они отшлифованы! Загляденье! — говорили те, кто близко знал Махкама, а незнакомые тоже дивились, вспоминали Хакимбека: неужели мог так отменно выучить парня? Не верится! Не любит Хакимбек соперников.
А месяцы и годы все шли и шли, подобно каравану, пересекающему степи и горы. Махкам женился. В первые же годы Советской власти вступил в артель кузнецов, которая выполняла заказы конных частей Красной Армии. Золотые руки Махкама-ака принесли ему добрую славу. А коли славен муж, то и жену уважают, знают во всей округе.
Все вроде есть у Махкама: и дом, и работа, и хорошая жена. Но у него нет полного счастья, потому что обрекла судьба супругов на бездетность. Кому передаст Махкам-ака свои знания и опыт? Нет подушки, на которую мог бы он облокотиться в старости, нет опоры, чтобы благодаря ей выпрямиться во весь рост...
Мысли Махкама прервала Мехриниса. Она поставила на хантахту[10] касу[11] с супом, участливо спросила:
—Что-нибудь болит у вас? Почему молчите?
Махкам-ака долгим взглядом посмотрел на жену, которая разламывала лепешку на куски, сказал:
—Душа болит, жена.
—Душа? Откуда у вас душевная боль?
—От твоего языка... Человек выращивает дерево, а не дерево — человека. Тот мальчик, которого ты ругала, вырастет и, может быть, посадит фруктовый сад, который не объять взором.
—Пусть себе сажает! Мне-то что! А пока он ломает. Неужели я должна молчать? Я все силы отдаю этим деревьям!
—Ты думаешь о силах, отданных деревьям, а о силах, которые отданы мальчику, ты подумала?
—Вы упрекаете меня? — В голосе Мехринисы послышалась обида.
—Меня огорчает, что ты причинила боль такой же работящей женщине, как ты сама. Тебе жалко яблоню, а что бы ты сделала, будь это твой сын? Подумай-ка!
Из глаз Мехринисы полились слезы. Еще минуту назад Мехриниса чуть было не начала спорить с мужем, но сейчас ей было уже не до этого. Она сидела молча, и только горькие слезы застилали ей глаза. Трудно было поверить, что эта поникшая, печальная женщина и есть та Мехриниса, которая только что готова была избить соседского мальчишку и яростно скандалила с Таджихон.
Говорят, дом, где дети,— базар, дом без детей — мазар[12]. Однако в доме Махкама-ака жизнь всегда била ключом; супруги трудились и жили в дружбе и согласии. Но оба, скрывая это друг от друга, терзались общей бедой.