Освободившись из крепких объятий брата, Константин посмотрел на него заплаканными глазами. В них было недоумение. Он будто бы говорил: «Эх, брат, не понимаешь ты меня! Я ведь до последнего дня надеялся и верил, что болезнь отступит, не желал понапрасну тревожить тебя».
— Теперь, — он наконец совладал с собой, хмыкнул маленьким вздернутым носом и твердым голосом проговорил: — Настала торжественная минута доказать, что весь прежний мой образ действия был не какою-нибудь личиною, я буду продолжать его с тою же твердостию, с которою начал. В намерениях моих, в моей решимости ничего не переменилось, и воля моя — отречься от престола — более чем когда-либо непреложна.
Великий князь нахмурил брови.
«О! Господи! Какое отречение? Что с ним?» — обрывки мыслей путано пронеслись в голове Михаила Павловича.
Цесаревич достал из кармана платок, промокнул им возле глаз, легонько хлопнул по плечу брата и, не замечая смущения на лице великого князя, быстрым шагом вышел из комнаты. Спустя несколько минут его глухой голос эхом отдавался в соседних помещениях.
Поздним вечером во дворце собрались: советник цесаревича Николай Николаевич Новосильцев, руководитель канцелярии Дмитрий Дмитриевич Курута и служащий канцелярии князь Александр Федорович Голицын. Совещание проходило в кабинете Константина Павловича. Великий князь Михаил Павлович сидел в сторонке, переживая за брата, которому часто приходилось осаждать своих подчиненных. Новосильцев, как будто специально путался, называл цесаревича Его Величеством. Голицын пытался узнать подробности смерти императора. Только друг детства Курута молчаливо корпел над бумагами.
— Я исполнил свой обет и свой долг, — нарушив тревожную думу великого князя Михаила, сказал цесаревич Константин, — и если печаль о потере нашего благодетеля останется во мне навсегда неизгладимою, то, по крайней мере, я чист перед его священною для меня памятью и перед собственною совестью. Никакая уже сила не может поколебать моей решимости, но чтобы еще более удостоверить в том матушку и брата и отнять у них последнее сомнение, я самого тебя к ним отправлю. Готовься сегодня же ехать в Петербург.
После того как письмо, подтверждавшее отречение цесаревича от русского престола, к императрице матери, копии с бумаг об отречении, официальное послание великому князю Николаю были начисто переписаны, Новосильцев, Голицын и Курут отпущены по домам, а великий князь Михаил ушел собираться в дорогу, Константин сел за письмо брату Николаю. Было пять часов утра 26 ноября 1825 года.
«Дорогой Николай! Вы по себе поймете то глубокое горе, которое я должен испытать вследствие тяжелой потери, которую только что понесли мы все и особенно я, лишившись благодетеля, обожаемого государя, любимого брата и друга с дней самого нежного детства. Вы слишком хорошо знаете, что для меня было счастьем служить ему и исполнять его державную волю в делах значительных и в самых мелких. И хотя его уже нет, его намерения и воля как были, так и будут для меня всегда священны, и я буду им повиноваться до конца моих дней.
Перехожу к делу и сообщаю вам, что, согласно повеления нашего покойного государя, я послал матушке письмо с изложением моей непреложной воли, заранее одобренной как покойным императором, так и матушкой. Я не сомневаюсь, что при вашей сердечной и душевной преданности покойному императору, вы точно исполните его волю, и я призываю вас, дорогой брат, во всей точности сообразоваться с тем, что сделано было с его согласия; я не сомневаюсь, что вы это сделаете и почтите память брата, который вас любил и которому наша страна обязана своей славой и той высокой степенью, на которую он ее возвел. А ко мне, дорогой брат, сохраните вашу дружбу и ваше доверие и ни на минуту не сомневайтесь в моей верности и в моей преданности. Мое официальное письмо скажет вам остальное. Брат Михаил везет вам это письмо и познакомит вас со всеми подробностями, какие вы пожелали бы иметь. Моя жена шлет вам привет; вы же передайте мой привет вашей супруге, поцелуйте за меня ваших детей; не забывайте меня, дорогой брат, и будьте уверены в усердии и преданности вернейшего из братьев и друзей. Константин».1
В тот же день, когда акты были окончательно изготовлены и подписаны, великий князь Михаил Петрович, отобедав с цесаревичем Константином, сложив официальные бумаги в один портфель, а частные письма — в другой, отправился в Петербург. Его дорога из Варшавы лежала на Ковно, отгибала на Шавли и оттуда через Митаву выходила на большой Рижский тракт. На всем пути до Митавы никто не подозревал постигшего Россию несчастья.