Через несколько лет случилось так, что умер один из дальних родственников в деревне. Сказать по совести, Артём его совсем не помнил, и вряд ли бы поехал на похороны вместе с родителями если не то обстоятельство, что ни в прошлом, ни в этом году, в силу ряда причин, на могилках дедушки и бабушки ему побывать не удалось. А тут такое дело… можно и съездить.
Было это поздней осенью. В то унылое и печальное время года, когда природа, утратив свою привлекательность, тихо и покорно замирает в ожидании зимнего преображения. Чернеют в белёсой поволоке тумана неказистые силуэты обнажившихся деревьев. Их некогда пышное золотисто-желтое убранство осыпалось, превратившись в грязно-серый, шуршащий под ногами, ковёр, покрывший прихваченную первым морозцем землю. Бледный свет, невидимого за плотной пеленой облаков солнца, белит тонким слоем округу, уже не в силах отогреть холодный воздух. Дни коротки и однообразно серы…
По завершению погребения, когда все собравшиеся отправились в деревню на поминки, Артём с отцом и матерью задержались на кладбище у могилок дедушки и бабушки. Не только для того, чтобы привести в порядок участок (он и без того был ухожен), а просто… постоять в том месте, где представляется недостижимая возможность навестить тех, кто был дорог, но увидеть кого уже невозможно…
Мать с отцом тихо переговаривались, прикидывая как в следующем году лучше облагородить место захоронения. Работы эти планировались уже не первый год – пора и осуществить задуманное. Собирались заменить оградку и устроить какое-нибудь покрытие на участке. Мать настаивала ещё и на замене памятников, поскольку теперь совсем другие ставят – из камня. А вот отцу эта идея была не по душе: чем, мол, плохи прежние (он их сам с друзьями на заводе делал), из нержавейки, и сто лет ещё простоят. Артём же учтиво помалкивал, зная, что мать всё равно своего добьётся… Так постояв ещё немного, и не придя к общему согласию, но твёрдо решив, что в следующем году обязательно этими делами займутся, отправились на поминки – неудобно как-никак задерживаться…
После холода улицы в доме кажется жарко и душно. Пристроив как-нибудь свои куртки на загромождённую множеством одежд вешалку, Артём и его родители вошли в большую комнату, через всю длину которой вытянулся ряд составленных вместе столов, покрытых одной большой скатертью. Расселись на указанные места. Артёму довелось сидеть рядом со старенькой бабушкой – двоюродной сестрой его деда. Ещё на кладбище пришла ему в голову мысль: расспросить, если получится, кого-нибудь из стариков о своём дедушке – местные всё-таки… должны знать. Случай сам собой представился. И решившись, Артём подобрал момент, когда речь зашла о его родне, повернулся к той старушке и спросил:
– А я вот слышал, дед мой во время оккупации в полицаях служил. Правда?
Вот так напрямую и спросил… Когда готовился к тому, как задать этот вопрос всё думал с чего бы начать… прикидывал, как правильней вести разговор (тема-то щекотливая). А вышло всё просто – взял и спросил.
– Взаправду так, Артём… – без особых эмоций, делая большие паузы между словами, ответила она. – Служил… Было такое…
– Получается и у немцев служил, и воевал против них потом, – вставил в одну из таких пауз Артём, стараясь донести суть своего вопроса.
За столом в это время уже велось несколько ни как не связанных между собой бесед. На одном конце воспоминали общих знакомых, на другом говорили о работе и ещё о чём-то. Некоторые гости вообще вышли из-за стола: кто перекурить, а кто и просто постоять. Так, что Артёмовы расспросы кроме его собеседницы и, сидящих рядом, родителей никто не слышал – можно было и не стесняться.
– Воевал… конечно воевал. И с фронту пришёл с медалями… Давненько это было… давненько…
– Ну, вот о дедушке моём, пожалуйста, и расскажите… Помните-то что-нибудь?
– О Ваньке-то… Ну, помню конечно… Многое чего помню… Всё ж таки братец-то он мой двоюродный… Как же не помнить-то… Помню…. Путёвый мужик он был…. Самостоятельный…
– Вы про войну расскажите… про то, что в полиции он у немцев служил, – помог Артёму отец.
– Ну-у, тогда-то я ещё маленькой была… – склонив голову набок, начала вязать свой рассказ дедова сестра. – А вот Ванька-то постарше был. Тоже ещё юнец совсем, но постарше… Да… Так вот сразу у армию-то его не взяли… молод ещё был… Ну, а потом уж немцы пришли… – Помолчала какое-то время, верно отыскивая что-то в лабиринтах своей памяти, и продолжила: – Да… и у полицаях он был… Пришлось таки… Это его староста упросил – так-то люди сказывали… До него было тут двое каких-то… Так те ух лютовали… Да подевалися они опосля куда-то… Я уж не помню… Может и на тот свет… туда им самая и дорога была… а может и ещё куда-то… Вот и предложил староста-то ему – иди-ка Вань у полицаи… ты парень смирный… пакости творить не будешь… Ну, так и мать евонная тоже – иди… иди. Они-то без отца жили… хозяйство слабенькое… а там всё ж таки платили что-то… да и продукты давали вроде… Ну, значится вот и пошёл… Но в обиде на него никто не был. Взаправду говорю не был… Не за што было обижаться-то на него. Он хоть парнишка крепкий да сильный был… но добрый… обходительный… так скажу… Вот и потом, когда наши-то пришли, никто доносить на него не стал, дескать у немцев-то служил. Все у нас про то знали, да помалкивали… Вот же ещё что, – спохватилась, вспомнив упущенный момент, и заговорила чуть-чуть побыстрее. – Он, Ванька-то, уж как бы так сказать… спас нас получается. Немцы-то как отступали, так начали у Германию людей угонять… Так Ванька и сказал нашим-то – нужно, мол, прятаться. Мы кой-што собрали… что там собирать-то было… пожитков почитай и не было, а скотину немец и до этого почти усю увёл. Ну и у лога подались. Ванька тоже с нами… Вот у логах-то значится и прятались… Это я хорошо помню… Несколько дней прятались… Ну опосля и наши пришли. Возвернулися мы у деревню, а деревни-то и нет. Одни головешки. Спалили её немцы-изверги. Ни единого дома не осталось… Мы тогда землянки рыть-то себе и начали… Вот она какая жизнь-то была…