Брэн вздрогнул, не ожидая подобной просьбы. Посмотрел на невозмутимо жующего хлеб волчонка, потом на его мать. На Ору, послушно смачивающую лицо отца холодной водой, да на больного, что перестал стонать и теперь лежал тихо, как бы наслаждаясь холодным обтиранием.
А потом закрыл на миг глаза, прислушиваясь к внутреннему голосу. А внутренний голос отвечал тревогой. Шептал, что лекарь странный какой-то, только монеты берет, пользы от него никакой. Рид же и прийти не успела, а отец уже бредить перестал…
— Я возьму твоего волчонка, — пообещал Брэн. — Но если обманешь и отец с кровати не встанет, то мне ходу в замок не будет… а тебе жизни здесь не будет, как и твоему сыну, обещаю.
— Суров ты, мальчик, — усмехнулась Рид и уже громче добавила: — Да напрасно. Выхожу отца твоего, а ты обещания своего не забывай. Иди, останови мать, чтобы корову не продавала, не нужно этого. Да отдай мне на вечер одного из братьев. В лес нам надо. Собрать кое-что. Я мест здешних не знаю да и слаба еще, сам видишь.
Ишь ты, как командовать приучена, усмехнулся Брэн, но возражать не стал. Он подошел к прислушивающемуся к разговору взрослых мальчику и взъерошил ладонью его еще влажные от снега волосы.
— Как скажешь, женщина, — ответил он. — И за сынишкой твоим, и за дочкой присмотрим. Только возвращайся быстрей.
Вернулась она поздним вечером. Долго толкла в ступке кору вместе с хвоей, напевала что-то под нос. Всю ночь сидела над котелком, помешивая горько пахнущий отвар деревянной ложкой. А когда над деревьями начали гаснуть звезды, налила черное варево в чашу и подошла к кровати больного.
— Можно ли ей? — прошептала мать.
— Можно, — ответил Брэн. — Да и твой лекарь отцу ведь не помог...
Утром бате полегчало. Порозовели его щеки, углубилось дыхание, прекратился лихорадочный бред. Он будто погрузился в уже спокойный благодатный сон, и болезнь, еще вчера сжирающая его изнутри, вдруг куда-то отступила.
— Скоро проснется, — сказала Рид. — Дайте ему к полудню еще порцию отвара, вечером — попробуйте покормить.
— Неужто колдунья? — прошептал Брэн.
Глаза Рид, столь же темные, как и у волчонка, зловеще сверкнули:
— Всего лишь травница. Сам же знаешь, за магию рожан убивают.
Брэн хмуро промолчал. Рид права, магию могут использовать только высокорожденные, арханы. Но и отвары Рид были слишком уж действенны. Без заговора тут явно не обошлось. Впрочем, ему-то какое дело?
Через два дня, хмурый и еще слабый, отец проводил Брэна до самого крыльца. Кутаясь в плащ под пушистыми хлопьями снега, он крепко обнял сына за плечи и прошептал на ухо:
— Приходи. Хотя бы изредка.
— Приду, — ответил Брэн, чувствуя, как разливается по груди предательское тепло. И все же он соскучился по отцу и его сильному, дружескому плечу. Наверное, даже слишком сильно соскучился. Наверное, надо было прийти и помириться раньше...
У калитки Брэна ждали. Похлопав смущенного волчонка по плечу, Брэн вдруг понял, что имени мальчика и не знает. Что в суматохе и спросить-то забыл.
— Меня зовут Рэми, — вдруг тихо сказал волчонок.
Брэн передернулся:
— Ты говоришь?
— Научишь меня… с собаками? — не ответив на вопрос, мальчик умоляюще посмотрел на Брэна.
Конюший улыбнулся и слегка толкнул мальчонку к дороге, туда, где в нетерпении переставлял копыта крепкий, коротконогий конь.
— Ну что застыли? — крикнул сидящий на козлах саней сосед. — Будете так стоять, до вечера в замок не доберемся. А дозорные довольны не будут, коль вино для них припозднится.
Усаживаясь в сани рядом с мальчиком, Брэн вдруг сообразил. У него трое младших братьев. Трое. А только сейчас, глядя на восторженно улыбающегося Рэми, он понял… что такое быть старшим братом.
Обернувшись, он помахал рукой родителям, сестре, сидевшим на лавке у дома братьям-близнецам. В следующий раз привезет для мальчишек гостинцы. Обязательно привезет. И старшему братишке сапоги справит, а то его совсем уж прохудились. И ездить сюда теперь будет часто, и в кузне помогать, и младших секретам кузнечным учить, чтобы если что с отцом случится, семья могла бы продолжать жить... а в селенье остались бы кузнецы.
Волчонок счастливо улыбнулся Брэну в сполохах снега.
«Что ты вытворяешь с судьбами людей, волчонок? — подумалось вдруг конюшему. — Только пришел в мою жизнь, а уже столько изменил... намешал, да так, что уже не знаю, что и думать...»
И где-то в вышине ответил ему шелест крыльев.
— Что это за птица? — встрепенулся сосед. — Больно уж большая...
Брэн не знал. Но и тревожно почему-то не было.
Маг. 3. Арман. Желание жить
Всякое желание есть зачаток новой скорби.
Вольтер
Терпения не хватает. Эдлай привык иметь дело со взрослыми, с сопляками, тем более, сломанными сопляками, пусть управляются женщины да учителя. Почему он?
Эдлай пытался, честно пытался. Но ночь подходила к концу, а он — где был, там и остался. Бесполезно. Он говорил, сам не помнил, что говорил. А мальчишка все так же сидел на кровати, уставившись в стену, на рисованное магией море. Ничего не видел, ничего не слышал. Был уже одной ногой за гранью и уставшим до безумия взглядом молил только об одном — оставить его в покое, дать заснуть и никогда не просыпаться.
— Тебе надо жить, — говорил Эдлай, в очередной раз понимая, что порет чушь.
Такие слова хороши для чутких архан. Потерявшему все мальчику они подходят, как старой карге платье девочки. А что тогда говорить? Да Эдлай понятия не имел, что! Боги, никудышная из него нянька! Еще и это навевающее сон море на стене, эти блики, сладкий запах благовоний. И усталость. Ведь Эдлай целую седмицу почти не спал и теперь никак не мог сосредоточиться на сыне Алана. А надо!
— Проклятие! — вскричал он, замахиваясь.
Запястье перехватили пальцы Даара, мальчишка даже не пошевелился.
— Полагаете, я об этом не подумал? — тихо прошептал телохранитель. — Не поможет. И сейчас он слишком слаб. Если хотите, чтобы мальчик потерял сознание, то лучше я заставлю его заснуть. Хотите этого?
— Нет! — выдохнул Эдлай.
— Тогда будьте добры сдерживаться. Язык можете не сдерживать, руки — да. Бить Армана не позволю. Если сумеете его оттащить от смерти, делайте, что хотите, но пока за него отвечаю я…
— … я понял!
Эдлай до скрежета сжал зубы. Видят боги, надоело! Он уже с удовольствием отправил бы мальчишку за грань собственными руками, но это будет проигрышем. А Эдлай не умел и не любил проигрывать. Арман должен жить. Нет, он должен захотеть жить. Вопрос только, как его заставить?
— Ты глава рода, — продолжил он уговаривать. Скорее механически, чтобы что-то говорить, чтобы не терять в бездеятельности драгоценного времени, которого и так мало осталось. — Ты несешь ответственность за своих людей.
Никакого ответа. И мутный лед усталости в глазах сопляка даже не начал таять. Что для одиннадцатилетнего мальчишки значит слово «ответственность»? А что для Эдлая значит ответственность? Отряд и люди, которых пришлось бросить ради Армана. А там граница! Там каждый день умирают! Там Эдлаю место — не здесь!
Проклятый Деммид. Знает же, что если мальчик выживет, Эдлаю придется взвалить на плечи весь северный род аж на четыре года. А кому это надо? Эдлаю бы вернуться в леса и забыть. Хочет сопляк идти за братом — пусть валит. То, что Арман сейчас вытворяет — слабость. А слабый глава — проклятие для рода.
— Твой отец не хотел бы, чтобы ты так просто сдался…
Лед чуть шевельнулся, в мутных глазах Армана появилась тень смысла, и мальчик вдруг так стал похож на Алана, что сердце болью прихватило. А потом — незнакомой доселе нежностью. Боги, не чужой же мальчишка, сын лучшего друга, и нельзя... что хочешь делай, а нельзя дать ему уйти за грань!
И вот как… вкус ответственности ты не знаешь... Зато знаешь вкус ответственности за тех, кто тебе дорог. Вопрос только — кто тебе дорог?
— Ада… ты нужен Аде… — вспомнил Эдлай о молодой, хрупкой няне, которую с трудом удалось выставить из спальни.