Свои тайны он выдавать точно никому не собирался. И доверять после такого… никому. Горько, противно. И взгляд все равно тянется к покрывающемуся темной пленкой зеркалу, стремясь досмотреть, питаясь надеждой, что все это лишь досадная ошибка. И уже осознавая, что ошибки быть не может, а зеркало медленно превращается в черный, сливающейся с остальной стеной камень. Представление закончилось.
Арман покачнулся. Ошеломленно опустившись на стул, он вплел пальцы в волосы и уставился на мраморные прожилки столешницы. Его била мелкая дрожь, во рту пересохло, но когда в дверь постучали, он уже взял себя в руки. Даже нашел силы встать, гордо выпрямиться, посмотреть в глаза Лесли спокойно и не выпустить наружу жрущие душу горечь и презрение. К себе, к «другу», а разница?
— Идем во двор! — потянул его за руку Лесли. — Говорят, там такие зверюги, замок охраняют.
Зверюги? Только зверюги его волнуют? К этим «друзьям» Арман как безумный рвался в столицу? Подальше от Эрра? Бред. Боги, скажите, что это всего лишь лихорадочный бред! И сейчас Арман очнется, и все будет как прежде. И Эрр будет жив, и Лесли станет прежним. Близким, родным. Не тем, кто только что говорил матери гадости, а теперь вновь улыбается, с легкой грустью, будто сочувствует, но и в самом деле рад встрече.
— Боюсь, время для игр сейчас не подходящее, — ответил за воспитанника Эдлай. — Траур обязывает, мой мальчик.
— Мы понимаем. — Паучиха бросила в сторону Эдлая заинтересованно-игривый взгляд. Армана передернуло, показалось вдруг, что столица, школа были всего лишь бредом… и настоящее тут, а между ним и когда-то родным Лесли разверзает пасть бездна. — Мы заглянем позднее. Мой сын с удовольствием останется с вашим воспитанником. Думаю, в столь сложное время поддержка друга будет весьма кстати.
Лесли вмиг стал серьезным, посмотрел иначе, с какой-то потаенной тоской, и на миг Арман засомневался, что увиденное в зеркале было правдой. Не может быть правдой. Не может Лесли быть таким....
— Спасибо, что приехали, — спокойно продолжал Эдлай, до боли сжимая плечо Армана. — Но моему воспитаннику теперь гораздо более полезно уединение и отрешенность. Траур по близким обязывает.
Арман ненавидел в последнее время уединение, но возражать не стал, до хруста сжав зубы. Он мысленно поклялся научиться говорить вот так — вежливо, спокойно — и в то же время бить словами, смыслом, понятным лишь немногим.
Ничего ведь Эдлай не сказал, а Паучиха побледнела, испуганно посмотрела на опекуна, будто увидела его в первый раз, что-то шепнула Лесли и вывела сына из кабинета.
Боги, ну почему? Пальцы сомкнулись на дорогой статуэтке. Разбить! Раздавить... Может, хоть на миг станет легче?
— Арман…
Запястье прошило болью — хватка опекуна не была ласковой, зато голос оказался неожиданно теплым:
— Не смей портить чужих вещей. Никогда. Не смей впадать в гнев из-за какого-то недоумка.
Недоумка? Лучшего друга. Бывшего друга… Арман позволил отобрать у себя статуэтку, послушно опустился на стул и вздрогнул, услышав:
— Я понимаю. Больно, да?
— Больно, — выдохнул Арман.
— Ты никому не можешь верить, мой мальчик. Даже мне. Доверие… оно делает слабее, понимаешь?
— Понимаю…
— Ты молодец. Хорошо держался. Будешь отличным главой рода. Но пока ты им не станешь, я буду с тобой.
Арман до крови прикусил губу и гордо выпрямился на стуле.
Позднее они с Лесли встретились лишь раз — когда „друг” уезжал из замка. Слушая его глупую болтовню, Арман большей частью молчал. Он отлично усвоил и второй урок: высший свет это притворство, притворство и еще раз притворство. И есть в этом мире лишь один человек, перед которым он может быть самим собой.
Лиин. Мальчик с внимательным взглядом, так похожий на брата, тень Эрра. Как жаль, что Лиину пришлось так быстро уехать, как жаль, что Арман не смог найти в себе силы возразить опекуну и оставить Лиина рядом с собой. Да и может ли он? В магической школе Лиин станет сильным, а с Арманом?
Он резко выпрямился. Боли, которая вечно клубилась в груди, показывать нельзя. Снисходительная улыбка, прямая спина, высоко поднятый подбородок. Спокойный, холодный взгляд, скупость слов и жестов. Слушать. Надо слушать, не говорить. Каждое лишнее слово — предатель. Каждый лишний жест — непростительная слабость. Но больно же. Больно, до спертого дыхания! Дышать больно!
Арман слушал. В кабинете, спиной чувствуя стоявшего за стулом опекуна, он внимал мерному голосу худощавого секретаря с неприятно вытянутым лицом. Он ничего не понимал ни в присланных письмах, ни в отчетах. Он с ужасом смотрел на каждую новую бумагу, и перо дрожало в руке, когда приходилось что-то подписывать. Но лучше так, чем сидеть одному в комнате и думать... и ожидать с ужасом вечера, когда придется удалиться в свои покои, лечь в кровать и остаться одному.
— Почему я? — спросил он, понимая, что буквы расплываются перед глазами, а ровные столбики цифр пугают кажущейся безликостью.
Секретарь ровным голосом объяснял второй раз. Третий. Четвертый. Пока не становилось понятнее. Сеен все так же стоял за спиной и слушал. Почему Сеен? Арман терпеть не мог этого человека, потому что не понимал. Но опекун приказал слушаться, а Эдлаю Арман пока доверял. Да и Эдлай сейчас был рядом. Временами опускал ладонь на плечо воспитанника, подбадривая, временами прерывал секретаря и начинал объяснять сам, более доходчиво.
Тихо скрипело перо, все ровнее выходили закорючки подписи, все чаще плавился белый воск и устремлялись ввысь острые вершины гор на остывавшей печати, а горевшие на запястьях магические татуировки сыпали на воск синие искры, скрепляя его магией.
С цифрами было легче.
С просьбами — гораздо сложнее. Особенно сложно — с приказом повелителя, завуалированным под просьбу.
— Подпиши, мой мальчик, — ровным голосом просил Сеен.
Арман не отвечал и мял перо между пальцев. Строки вновь плавились перед глазами, к горлу накатывала горькая волна отчаянного упрямства. Арман боялся ослушаться, но не мог подчиниться.
Только как же отказать, если он даже глаза боится поднять на главу семейства? Гэрри, казалось, как только в эту комнату вошел, так даже дышать стало больно. До тошноты. И ничего же он не делал, просто встал в стороне, сложил на груди руки и смотрел остро, с легким презрением. Будто взглядом говорил, что Арман не справится, и ничего не сделает правильно. Будто одним видом предупреждал, что не примет такого главы рода.
— Не упрямься, подпиши, — повторил Сеен. — Ты глава его рода, ты должен подписать.
Арман смотрел на разбросанные по столу листы доклада, взгляд безошибочно выхватывал нужные строки:
«…три погибших деревни, пятьдесят сгоревших домов, из местных жителей не выжил практически никто…»
«…огонь уничтожил заповедную дубовую рощу...»
«…от знаменитого храма Радона остался лишь пепел…»
«…убытки составляют…»
«…прошу прибыть на церемонию погребения, мой архан…»
«…в окрестных деревнях разгораются беспорядки. Старейшинам с огромным трудом удается сдерживать гнев жителей…»
«…прошу прислать людей. Дозорных слишком мало, если рожанам не выдадут виновного, может подняться бунт…»
И тут же выведенные неровным почерком, с ошибками, на дешевой бумаге, одной и той же рукой, наверняка рукой деревенского старейшины:
«… прошу, мой архан, мой сын…»
«… больше не у кого просить защиты…»
«… понимаю, мы простые рожане, но…»
«… дочка была такой красавицей, а ее детки… мой архан, почему?»
«… мои предки всегда служили северному роду. Неужели хотя бы этого мы не заслужили?»
«… защити… прошу…»
«… даже могилки не осталось… моя девочка…»
— Арман, — Сеен подошел к столу и решительно собрал разбросанные листки в одну аккуратную стопку. — Ты уже не маленький, ты обязан понять.
— Он должен умереть, — выдохнул Арман.
— Он не может умереть, — мягко уговаривал Сеен, подсовывая нужную бумагу. — Он станет телохранителем повелителя. Человека с таким даром…