— Но я ничего не умею…
— Глупый, ты умеешь гораздо более всех нас. Не твоя вина… — Брэн осекся, потом привлек к себе Рэми, заставив его положить голову себе на колени, укрыл плащом. И только тогда Рэми понял, как сильно замерз, понял, что дрожит, и что Брэн украдкой проводит пальцами по его лбу, проверяя, нет ли у него горячки.
— Я хочу быть таким, как ты.
— А я хочу, чтобы ты был таким как ты, глупыш… — в голосе Брэна почудилась ласковая улыбка. — Все псы разные. Смотри, Стрелка веселая и подвижная, ласковая. Искра спокойная и нелюдимая. Лая быстрая и злая. Так и люди. Я и ты — мы разные. Мой дар — это мой дар. Твой — это твой.
— Нет у меня дара…
— Глупый, глупый волчонок… у всех есть дар. Просто ты свой еще не нашел. Подожди, никуда не спеши, ты же еще совсем мелкий. Но одно тебе обещаю, искать мы будем вместе, не брошу я тебя, даже если сам этого захочешь, не брошу. Ты как брат мне, как сын, как самый близкий друг. Ты — моя семья, тот, кто меня понимает и принимает таким, как есть. Ты один на меня смотришь с восхищением, лишь один думаешь, что меня не достоин. Как я тебя могу бросить, маленький волчонок? Просто скажи, как?
Брэн еще долго говорил что-то, перебирая пальцами волосы Рэми, до самого рассвета, успокаивая и подбадривая, так же, как успокаивал и подбадривал больных животных. А Рэми спал. Выныривал временами в полудрему, слышал тихий шепот Брэна и вновь засыпал, плыл по волнам тягучего сна и впервые за много дней ему было хорошо и спокойно. А еще он молился в полусне, так хотел найти этот самый «дар», так хотел стать таким же сильным, как Брэн. Так хотел встать на ноги и привести сюда семью…
Миновало лето, усыпала землю свежими листьями осень, запушила все вокруг, позверствовала и вновь ушла зима. И вновь, и вновь. Дара в своих девять зим Рэми так и не нашел, хотя очень старался. Он все больше понимал: человек без дара — это ничто. И сложно будет забрать мать и сестру, построить для них дом, если останется он служкой при замке.
Сложно будет и защитить, если он ничего не умеет, если даже за себя постоять не может. Потому, когда мог, он украдкой забирался в нишу в стене, за статую раскинувшего крылья Изара, бога войны, и смотрел вниз, туда, где летели в мишени острые стрелы и старшие учили молодых:
— Блок! Руби! С колена, дурак! По ногам! Прыгай! Хорошо… восьмерка! С жизнью! Шею не открывай. Не так сильно, выдохнешься. Подкова! Крути! Связка! Хорошо. Защита. Рукояткой обгоняй. Не так, голову себе снесешь! К стене и тренировать медленно, пока не получится! И чтоб к концу дня слив был мягче… Следующий!
Рэми заворожено слушал приказы и мечтал попасть вниз, на тренировочный двор. Мечтал, как и дозорные, отбивать мечом стрелы, и двигаться так быстро, что и глазу не уловить, и играючи отражать удары, и быть таким же сильным.
Он залезал поздним вечером на башню, брал в руки палку и до ночи пытался повторить движения воинов, но получалось до обидного плохо. И палка, вместо того, чтобы ударять, куда задумано, почему-то встречалась с камнем на ладонь правее, и утром болели невыносимо плечи, гудели руки и не хотели разгибаться колени. А еще саднила прокушенная губа, и вставать на рассвете потом было очень сложно.
Брэн тихонько посмеивался, говорил, что волчонок небось где-то бегает с другими мальчишками, и Рэми не разочаровывал его, не говорил, что не может ни с кем подружиться. Он даже хотел. Улыбался, пытался сойтись с детьми-рожанами его возраста: смешливым сиротой Каем, коренастым и угрюмым Ишей, сыном конюшего, и ласковой, спокойной Хильдой, дочерью поварихи.
Но никак не удавалось. Все трое Рэми избегали, зато пытался дружиться Вел из ближайшей деревни, хитрющий и злобный. И вроде как улыбался Вел, и все время норовил позвать то в лес за грибами и ягодами, то на озеро, где было много рыбы, то проверить силки, то полазить по развалинам усадьбы, где осенью в заросших садах можно было набрать тяжелые, налитые соком груши, но Рэми каждый раз отговаривался. И хотя хотелось убежать в лес или на озеро, но в маленьких глазках Вела было что-то злое и беспощадное, что-то, отчего Рэми мутило и в груди становилось холодно. Да и Брэн, заметив их как-то разговаривающими во дворе, Рэми мягко намекнул:
— Лучше ты с ним не водись, волчонок. Отец Вела богатый, но жадный, работников и деревенских впроголодь держит. А сын не лучше, смотри, какие глаза злющие. Как у росомахи.
Зато палку держать в руках получалось все лучше, и удары выходили все более точными, да и ноги-руки уже так поутру не болели.
В тот день тучи покрывали низкое небо. Тропинка была скользкой от грязи. Опустились вокруг серые сумерки, холодные ручейки струились под одеяло недавно выглянувшей крапивы. Рэми бежал, кутаясь в плащ, мимо ивы, что купалась в разбухшем ворчавшем ручье, по скользкому от воды шаткому мостику, перекинутому через бурную речку, вдоль поля, зеленого от бархата озимых.
Деревня, в которой отец Вела являлся старейшиной, была маленькой, всего на пять домов, но богатой. Жители там разводили овец и коз, доставляли в замок приятно пружинившие на зубах сыры, которыми потчевали Рэми дозорные Жерла. А еще говорили, что старейшина, отец Вела, просил отдать Рэми в пастухи, называя мальчика «смышленым малым». Только Жерл почему-то отказал и даже велел «старого хрыча» не слушать и улыбкам его не верить, потому как мало искренности в тех улыбках.
Рэми больше и не верил, но по поручениям в деревню бегал частенько. То с повелением привезти в замок еще сыров и овечьего молока, то с вестью, что нужны еще шкуры, а сегодня с вопросом к старейшине: не хочет ли кто из деревенских поехать с дозорными на ярмарку.
Когда он выбежал на дорогу, пошел проливной дождь. Рэми вмиг вымок до нитки и замерз, с трудом что-то разбирая в серой густой пелене ливня, видел лишь неясные тени низких хат, прятавшихся за яблонями и грушами, темные полосы огородов и тонкие ленты заборов. Обиженно скрипнула под ладонями калитка, покачнулись у забора ветви смородины, скрипнула цепь в колодце. Направившись к крыльцу, Рэми поскользнулся в грязи, упал и похолодел, услышав тихое рычание за спиной.
Медленно обернувшись, Рэми успел заметить лишь метнувшуюся к нему серую тень. Он замер от ужаса, медленно скользя взглядом по мускулистой шее, в шерсти которой путалась грязная веревка, по оскаленной острой морде, по дрожащей губе, обнажающей белоснежные клыки. Он смотрел и не мог отвести взгляда от желтых глаз, в которых бесилась ярость, не осмеливался двинуться, дышать не осмеливался, дрожал в такт тихому рычанию и уже не замечал ни все более усиливающегося дождя, ни бегущих по щекам капель.
Но страх куда-то вдруг отхлынул, оставив за собой звенящую пустоту. Рэми медленно сел и улыбнулся. Всего лишь волк… Мокрый, злой, казавшийся грязным из-за неожиданной рыжины в серой шерсти. И с собакой ведь совсем не спутаешь — более сильный, более мускулистый более... неприученный. Хоть и привязанный к сараю, а все равно не убежишь, даже встать не успеешь — достанет. Слишком близко Рэми подошел, слишком опасно. Слишком стыдно… в маленьком дворе заблудиться.
А все равно почему-то не страшно. И клубится в груди горечь, перемешанная с жалостью, и охота утешить, усмирить рвущуюся из желтых глаз боль. Ведь волку просто страшно. И больно. И плохо… очень плохо.
Рэми прополз по грязи, встал перед волком на колени, обнял его за шею и зарылся носом во влажную, чуть седую шерсть. Дождь пошел еще сильнее. Вода стекала с волос за шиворот, Рэми трясло от холода, но он упорно жался к бестии, чувствуя ее тепло, слыша биение ее сердца, тихий рокот ее рычания. И ведь совсем не зло рычит, ласково. И лижет ухо, шею, тыкается носом в плечо. Щекотно же, смешно. И хорошо.
Стукнула за спиной дверь. Волк вздрогнул, сильным ударом плеча откинул Рэми в сторону и прыгнул к стене сарая. Разорвала пелену стрела, вонзилась в грязь у ног Рэми, дрожа и скидывая с себя капли дождя.
— Ты жив, мальчик? — закричал сбежавший по ступенькам старейшина. — Хорошо, что жив…
Он, не спуская с волка испуганного взгляда, схватил Рэми за шиворот, заставив встать, войти в дом и переодеться в сухую одежду. Весть из замка он, казалось, не услышал. Все причитал горестно в полумраке просторной избы, что почти не уберег "щенка Жерла", все говорил, что если Рэми решил сдохнуть, то подальше бы от его двора. А Рэми все молчал, вслушиваясь в вой за окном: