А потом везде полыхал огонь. И Рэми судорожно хватал воздух ртом, пытаясь дышать, рвался в чьих-то руках. И звал, бесконечно звал:
— Ар!
Он слышал взволнованный голос Жерла, отдающего приказы, чувствовал на лице прикосновение холодной ткани. И тянулся, тянулся к этому холоду, утопая в огне лихорадки, и шептал что-то, сам не зная — что, выдыхая имя:
— Ар…
А потом, неожиданно:
— Аши…
Зов огненной стрелой улетел в темноту, и Рэми выгнулся на мокрых от пота простынях. А потом обмяк, успокоившись. Даже дал себе споить немного отвару и задышал ровнее. Он знал, что его услышали.
— Ну наконец-то! Иди ко мне, — звал из темноты тот самый голос, что не давал покоя целый день, и Рэми пытался идти. Сначала полз, потому что сил не было, позднее встал и брел в темноту покачиваясь, спотыкаясь и боясь упасть. Потому что если упадет, то больше не поднимется — сил не хватит.
— Иди… — и Рэми уже не пошел, побежал. К свету, к чистому воздуху, к солнышку, поднимающемуся над облаками.
— Иди! — позвали над пропастью, и Рэми смело шагнул вперед разрывая невесть откуда взявшиеся цепи. И его подхватили на руки у самой земли, и сила, которая снилась ночью, пугала и манила, укутала мягким одеялом, и ударили сильные крылья, а ласковый голос прошептал на ухо:
— Ты все же пришел ко мне, мой мальчик. А теперь спи, спи спокойно... Я позабочусь о твоем брате.
«Брате?» — удивился Рэми, погружаясь в тяжелый сон.
Темнота давила. Воздух казался тяжелым и густым как кисель, дышать им было невыносимо. Да и не хотелось. Хотелось на свободу, расправить крылья, взлететь в ночную высь, и долго, до мучительной усталости в мышцах, пронзать небо, соревнуясь с ветром. Когда-то это было реальностью. Теперь реальностью была темнота ритуальной башни, тяжелое прерывистое дыхание и слабая надежда, что ему дадут возродиться в теле носителя.
— Носитель… сам в это веришь? — смеялся Киар.
— Тебе легко говорить, — горько произнес Аши, бессильно повисая на цепях. — Ты друг смерти… я — люблю жизнь.
— Целитель судеб, как красиво звучит… и как жалко выглядит на деле, — продолжал издеваться брат. — И твой новый носитель, которым ты так восхищался, не слышит зова, закрывается…
Аши сглотнул, почувствовав горькую волну бессилия. Израненные о стены крылья болели невыносимо, цепи стерли запястья до крови… Хотя бы глоток свободы сейчас, хотя бы на мгновение вдохнуть вешний воздух, насладиться солнечным светом! Хотя бы на миг сплести свою душу с душой носителя… Аши просит слишком многого? Отец обещал. Отец забыл…
— Нас с тобой прокляли, — вновь прошептал в темноте брат. — Мы больше никогда не выйдем из этой башни…
А остальные? Выходят! Аши знал! Чувствовал, завидовал и умирал от бессилия, вновь пытаясь дотянуться до носителя. Эррэмиэль… почему? Проклятие, почему ты не слышишь?
— Бесполезно… — вновь прошептали в темноте, и Аши опустил голову, понимая, что брат прав. И в самом деле бесполезно. И сын бога смирился.
Время тянулось медленно, будто растягиваясь. Аши повис на цепях, то с головой уходя в спасительные сновидения, то вновь возвращаясь в темноту башни. Брат молчал. Видимо, тоже заснул, расправлял во сне черные крылья, вился над охваченной огнем землей в танце со смертью. Видимо вновь, как и Аши, возвращался мыслями в те времена, когда они были свободны. И всемогущи…
Аши не любил смерти. В своих снах он проходил по цветущим садам, смотрел и не мог насмотреться, как летели на землю белоснежные лепестки. Почему люди не умеют ценить того, что имеют? Почему обязательно надо испортить, уничтожить, скомкать? Зачем нужны эти войны, от которых лепестки окрашиваются алой кровью и черной копотью? И почему кажется, что вокруг темной пеленой разлилась грусть?
Поняв, чья это грусть, Аши с трудом вынырнул из сновидения. Тишина вновь давила. Вновь не давала дышать, а где-то вдалеке изнывала болью душа носителя. Аши горько усмехнулся — хоть этого смерть не радует. Первая серьезная потеря, первая серьезная боль… люди. Такие слабые, такие хрупкие.
Крылья горели сильнее, чем обычно, но Аши мыслями устремился к неожиданно открытой душе носителя.
— Ты дурак, — сказал где-то рядом брат, — захвати его душу, пока можешь. Стань свободным. Другой возможности не будет.
Аши понимал, что не будет. Но все еще шептал слова успокоения и знал, что его слышат. Слышат ведь? И уже не закрываются, отвечают. Теплом, радостью единения, светлой грустью — чувствами, которые Аши уже и подзабыл.
— Давай же! — рванулся в цепях брат, но Аши уже не слышал. Он слышал другой зов, отчаянный и плачущий, чувствовал, как охватывают душу Рэми неосознанные страх и бессилие.
— А ты ведь оказался прав, Сеен, — прошептал Аши. — Арман попал в беду, а наш мальчик это почувствовал.
Не только почувствовал, зажаждал того всемогущества, которое дарил ему Аши…
— Иди ко мне!
Аши рванулся в цепях, понимая, что спасение близко. И пока тело Рэми мечется в лихорадке, душа его стремится Аши навстречу. Это хорошо. Это вновь снимет цепи и подарит свободу. На время, пока на руках Аши спящая душа носителя.
— Пока так… — прошептал он, прижимая к себе мальчика. — А потом посмотрим… Я не дам тебе сойти с ума, даже не надейся.
Сказал и сам в это поверил. Хоть безумие носителя и дарило Аши свободу, но он этого не хотел. Никогда не хотел. Гораздо интереснее было быть с человеком одним целым, чувствовать то, что чувствует он, знать то, что знает он, смотреть на мир взглядом влюбленного во все мальчишки.
А Рэми любил. Всех и все. Каждую травинку, каждого зверька, каждого... человека?
Глупый носитель.
Аши опустил душу Рэми на траву, смахнул с его лица пряди влажных волос. В видениях Аши душа Рэми выглядела так же, как и его тело — горела в лихорадке, стонала во сне, кусала пересохшие губы и что-то бормотала, кажется, звала брата. Аши мягко провел пальцами по щеке мальчика, погрузив его в сон — исцелять Рэми до конца Аши не решился — неизвестно, что выкинет носитель, когда очнется. А сейчас было желательно, чтобы Рэми ничего не выкинул.
Знакомое заклинание отозвалось в сердце тяжестью. Мир, яркий миг назад, потемнел, тонкими ниточками прошили темноту нити судьбы. Без труда отыскав нужную, Аши провел по ней кончиками пальцев и слабо улыбнулся. Надо же… Армана достали. И достали так хитро… даже ритуал Эдлая не помог.
— Люди — странные создания… — усмехнулся Аши, подхватив Рэми на руки. — Странные и опасные.
В лесу, куда он вышел, было подозрительно тихо. Ни тебе жужжания насекомых, ни пения птиц, ни шелеста ветра в ветвях — ничего. С трудом пробившись через загустившее время заклинание, Аши аккуратно уложил Рэми на папоротники и огляделся.
Мир будто ожил звуками и запахами. Вечерело. Удлинившиеся тени мрачными росчерками лежали на брусничнике. Мелко дрожали рядом листья осины, бегали по стволам сосен солнечные блики. У чадившего дымом костра лежал Арман. На счастье живой, хотя по лицу, покрытому коркой спекшейся крови, и не скажешь. А над ним, пропуская через тонкие пальцы гриву огнистого коня, стояла темноволосая девушка. Длинные волосы ее волной спускались по мягкому изгибу спины, пухлые губы слегка улыбались, взгляд томных глаз завораживал.
— Красавец, — шептала девушка, продолжая гладить замершего коня. — Только хозяина-то зачем предал? Понимаешь ведь, что не пощажу…
Аши улыбнулся. Так уж и предал? Умный конь оказался… знал, что на поляну не только упыриха придет. Знал, что Арману всего видеть нельзя. Потому хозяина и «усыпил». Грубо, но тут уж как умел.
— Значит, это ты людей губишь? — спросил Аши, и лицо упырихи вдруг обострилось, на миг выдав оскал хищницы.
Но когда девушка повернулась к Аши, глаза ее вновь сияли негой, а движения были плавными, завораживающими. Подойдя к Аши, она ласково провела пальцами по его шее, скользнула губами по подбородку, прошептала на ухо:
— Сын верховного бога, какая удача.
— Удача ли? — усмехнулся Аши, с трудом сбрасывая наваждение. Он слишком долго пробыл в человеческих телах, чтобы не поддаваться на женские чары. А упыриха была истинной чаровницей — на вид невинной и ласковой, а вот внутри... Впрочем, Аши мог бы и это удержать. Мог бы, да не хотел.