Он ничего не говорил. Ничего не хотел. Ничего не требовал. Но Лис весь день чувствовал, как буравил затылок мертвый взгляд. Боялся обернуться. А вечером, когда неприятное ощущение исчезло, и Лис вздохнул с облегчением, появилась она. Опять мертвая.
Мир будто исчез, стал неважным, все стало неважным, не исчезала лишь дикая мечта — «хочу, чтобы все было как раньше». Пусть даже и без дара, к теням смерти этот дар, только бы хоть на миг остаться одному, хоть на биение сердца обрести покой.
Он простаивал в храмах Айдэ и Радона до боли в коленях, бегал по знахарям, умолял помочь магов, предлагал золото, много золота, но все только руками разводили. Никто призраков не видел. Никто даже не чувствовал. Поговаривали, что он сошел с ума, предлагали позвать виссавийцев, но Лис лишь горестно качал головой. Он знал, что виссавийцев звать незачем. Знал, кем были эти призраки. Знал, что заслужил, что ему не простят… но легче от этого не становилось. И надежда умирала мучительно.
Когда на пригорках зацвела черемуха, Лис сдался и перестал кого-то о чем-то просить. Он и к людям выходить перестал, все брел и брел по лесам, вдоль трактов, ел траву, кору, лягушек, сам не помнил, что. Не помнил, когда и где спал, просто не в силах больше идти валился на землю, сворачивался клубочком и зажмуривался до боли, чтобы не видеть… не чувствовать. Не знать. Проваливался в сон без сновидений и надеялся, что больше не проснется.
Но смерть бродила рядом, вместе с призраками дышала в спину, а не забирала. Будто издевалась. Лис открывал глаза, находил воспаленным взглядом очередную светящуюся фигуру, поднимался и брел. Куда, зачем, сам не знал. Шел, не различая дней и ночей. Не оборачиваясь. Знал, что если обернется, если увидит очередного молчаливого преследователя, то вновь разрыдается как ребенок, упадет на колени и будет глупо бить о землю кулаками, до крови в ладонях, покажет свою слабость. А он не хотел быть слабым. Гордость была единственным, что ему осталось.
Через луну он почти смирился со своим безумием. И даже попробовал с призраками заговорить, как ему когда-то советовали. Сначала он просил прощения, потом умолял, чтобы его оставили в покое, позднее — начал угрожать. Но призраки отвечали на слова молчанием, и глаза их все так же светились безразличием. И поняв, что от попутчиков все равно не избавишься, Лис, сам не зная почему, начал рассказывать о детстве, о родителях-крестьянах, о том, как обнаружил в себе дар.
— Отец сказал, что меня все равно найдут, — смеялся Лис, бодро шагая по березовому лесу. — И продал темному цеху. А те уж… — Лис замолчал, задумавшись. — Научили повиноваться. Что смотришь? Посиди голодный седмицу, иначе запоешь. И любую клятву дашь. Магические клятвы… они ведь нерушимы… будешь делать то, что тебе прикажут или умрешь. А, представь себе, мне тоже умирать не хочется.
Ветерок пробежал по ветвям березы, хлестнул по крапиве у тропинки, и колючие ветви боярышника прошли через призрака, будто того и не было. Весь мир убеждал Лиса, что этих призраков нет. Весь мир не видел, так почему видел он?
— Дашь клятву и более не отвертишься, — прошептал Лис.
Отвертишься, врал. Просто свою жизнь выторговал за чужую, и не раз. А теперь те, кого он убил, ходили следом, как привязанные, сменяясь на закате. И ничего уже не спасет. Даже дар, который, можно вот так взять и забрать. Безжалостно и быстро, будто и не было его.
Лис осекся, остановившись, и на миг забыл о призраке. Шумели над головой дубы, путались тени на тропинке, стучал вдалеке дятел. Лис вдруг вспомнил горевшие синим огнем глаза, холодные пальцы на горле, чеканные слова проклятия. Какой-то мальчишка, а такая сила… почти бог. И клятвы убрал, и дар забрал… и без надежды оставил.
— Мне никогда от этого не избавиться, — понял вдруг Лис, оглянувшись на призрака.
И в мертвых глазах увидел на этот раз не равнодушие, а насмешку и злорадство.
— Никогда… — попятился Лис, внезапно теряя силы. — Ник…
И понял вдруг, что в последние луны не жил — выживал. Теплил надежду, что однажды все изменится, что он сможет проснуться и это закончится. И не будет ни призраков, ни тяжелого страха в груди, ни давящего к земле отчаяния. А ведь не будет же… надо только…
Лис прислонился спиной к дереву, поднял взгляд и посмотрел в бушующую над головой зелень.
Никогда не избавиться. Никогда не испытать покоя. Никогда не вернуться к прежней жизни. Никогда не вздохнуть полной грудью, не ощущая при этом, что ты — ничтожество. Никогда не стать живым, как и этому призраку.
Лис развязал веревку на поясе и стянул с себя грязную тунику…
Никогда…
Он перебросил веревку через толстый сук дуба, сглотнул, вновь посмотрев на призрака. И споткнулся о ледяной взгляд. Вспомнил, как эта архана рвалась в руках его людей, умоляя не убивать ее сына, а когда мальчишке перерезали горло — застыла. Позволила разложить себя на земле и ни звука не издала всю ночь, пока над ней пыхтели распаленные ненавистью люди Лиса. Так и умерла молча на рассвете, погасла, будто догоревшая наконец свеча — тихо и ожидаемо.
Лис сам опустился рядом с ней на корточки, закрыл ей глаза, прикрыл остатками юбки окровавленные бедра, даже зачем-то пригладил растрепанные светлые волосы. Сам зарыл на пригорке у реки. И с горечью подумал тогда, что ничего не мог сделать, что его людям надо как-то забавляться. В таверну к девкам нельзя, иначе на них дозорные выйдут, своих баб в отряде не водилось, а архана была красивой. Мягкой и нежной. Вот и пришлось… разрешить.
А теперь, спустя много лун, пришлось расплачиваться. Что же… так, наверное, правильно. И тот маг-мальчишка с презрительным взглядом, наверное, тоже прав. Лис тварь. И жизнь заслужил такую же — твари. И проживать эту жизнь незачем. Вот он и не будет.
Он сел на сук верхом, чуть было не слетев вниз, в крапиву. Повязать узел удалось лишь с третьего раза — дрожащие пальцы не слушались, в груди черным туманом билась горечь. Да и взгляд мертвой бабы покоя не давал. Но осталось немного — просунуть в петлю голову, соскользнуть с сука и…
— Дурной совсем! — засмеялся кто-то.
Веревка лопнула и, вместо того, чтобы повиснуть на суку, Лис упал на мягкую траву и обжег бок о крапиву.
— Ты! — Резко обернувшись, Лис осекся: возясь с веревкой, он и не заметил, как на тропинке в дубовой роще появился отряд всадников.
Наверняка самый главный из них, с виду лет пятнадцати, не более, все еще смеялся, темные волосы его рассыпались по плечам, в ярко-синих глазах блестели шаловливые искорки, по худым щекам бегали тени от листьев. Поиграть решил, арханский ублюдок! Отвернувшись, Лис до боли сжал ладони в кулаки — раньше он показал бы этому мальчишке! Раньше в его жилах бежала магия и его боялись во всей округе, а теперь? Что он теперь может, жалкое отродье!
Впрочем, и терять Лису больше нечего. Убьют, так ему того и надо.
— Иди куда шел, высокородный ублюдок! — закричал Лис, специально называя гордого арханчика на ты.
Смех слетел с губ паренька, рука мужчины-дозорного, что молча ехал вслед за молодым арханом, сжала богато украшенную рукоять меча. Скрипнула тетива, натягиваясь, и Лис с внезапным страхом понял, что паренек-то непростой, хоть и одетый небогато. За простыми лучших воинов дозора не высылают, а тем более не высылают магов.
Неприметные люди в обычных плащах были магами, смотри, как бы не высшими, в этом Лис не сомневался, чувствовал. Хоть это ему от дара осталась. Да и глаза одного зажглись синим пламенем, а другой, не спуская с Лиса острого взгляда, почтительно обратился к мальчишке:
— Позвольте мне.
— Не позволю. — Синие глаза мальчишки сверкнули сталью.
— Мой архан, — мягко ответил мужчина, в почтении склоняя голову и прикладывая к груди руку.
И Лису тут же захотелось отвернуться: на тыльной стороне ладони мага на миг мигнула синим руна. Хариб архана. Рожанин, который может обладать магией. А вот Лису нельзя. Ему никогда и ничего нельзя.