Думать о похоронах не хотелось, но и страха больше не было. Страх он, оказывается, такой — растет до какой-то черты, а потом вдруг уходит. Внезапно и бесповоротно. Остается лишь тупое равнодушие. И уже неважно, что принесет завтра — смерть или жизнь, важно лишь то, что все закончится. Сегодня. И агонии, долгой, никому не нужной, не будет.
«А если у тебя не получится, подумай, друг мой, — вспомнилось вдруг письмо принца. — Что легче — умереть в муках или уйти самому? Без стыда, без приговора. Без никому не нужных зрителей».
И в самом деле, что?
Вернуться в поместье? Послушно пойти на казнь, под жадными до зрелищ взглядами гостей? Ответ пришел давно ожидаемым прозрением, рука сама потянулась к поясу, обнажив подаренный Эдлаем ларийский клинок. И стало вдруг еще спокойнее. Смолк вдалеке колокол, тихим шорохом пробежал по полю ветерок, и небо над поместьем просветлело, будто смилостивившись.
— Иди! — велел Арман, оборачиваясь к Искре. — Иди, возвращайся к слуге принца, я тебе не хозяин.
Искра всхрапнул, умным взглядом покосился в сторону Армана, но все равно стоял рядом, как привязанный.
— Они думают, что я — убийца, — продолжал уговаривать Арман. — И некому их переубедить. Если ты останешься со мной, я не знаю, к кому ты попадешь. Хочешь служить какому-нибудь старому и нудному архану, который сделает из тебя красивую игрушку? Тебе нужен хороший хозяин, сильный, такой, как принц. Не такой, как я. Понимаешь?
Искра понимал. Он тихо, печально заржал и ткнулся мордой в плечо Армана. Яркими звездами засверкали искры в его гриве, сделались грустно-бездонными глаза цвета спекшейся крови, и Арману стало вдруг жаль великолепный подарок принца. Больше жаль, чем себя самого. И пальцы сами вплелись в гриву, а Арман прижался лбом к обжигающей шее коня, чувствуя, как задыхается от бессилия. Сесть бы сейчас на Искру, умчаться в залитый закатной кровью лес и будьте они все прокляты со своими ритуалами, харибами, с… казнью.
Но достанут же… Обоих.
— Уходи! — оттолкнул Арман Искру. — Убирайся, слышишь! Не нужен ты тут больше!
Искра, глупый, непослушный! Все равно ведь не уходит — трется о плечо Армана щекой, просительно заглядывает в глаза и будто плачет взглядом, умоляя позволить остаться. Но как позволить? И как оттолкнуть?
— Уходи, — заорал Арман, — немедленно! Проваливай к принцу!
Арман выхватил кинжал и кинулся на Искру, отпугивая, но задохнулся на вздохе, согнувшись от боли. Далекое поместье поплыло в закатной дымке. Не успел. Боги, не успел! Зов Эдлая настиг, сломал, растер в порошок, пылью пустил по ветру.
Колени оказались держать, Арман упал, схватившись за раздираемую изнутри голову. Кинжал выскользнул из пальцев, полоснул по ноге, и кровь горячим пятном расползлась по бедру, а новая боль вернула иссякшие силы. Превозмогая слабость, Арман попытался еще раз дотянуться до кинжала, но далекий зов наказал за попытку новым жжением в запястьях, поднял на ноги и заставил идти, подобно беспомощной марионетке, которую вел невидимый кукловод.
Ногу рвало болью при каждом шаге. Понимая, что еще немного, и он упадет, Арман усмехнулся. И что тогда? Ползти? На казнь? Боги, издеваетесь, смеетесь над человеческой беспомощностью!
В очередной раз покачнувшись, Арман на ходу развязал пояс и наскоро перетянул бедро. Падать, ползти и истекать кровью он не хотел. Если уж умирать, то не так жалко. «И не одному», — подумалось вдруг с постыдным облегчением, когда за спиной раздался перестук копыт.
— Искра, ну почему ты такой глупый, — прошептал Арман, с облегчением обнимая коня за шею, чтобы хоть немного дать отдохнуть больной ноге. — Почему?
Вскочить на спину огнистого удалось не сразу. Арман два раза чуть было не упал, в третий бессильно распластался на спине Искры и прижался щекой к его шее, почувствовав вдруг накатывающее волнами облегчение.
— Зачем? — выдохнул он, но огнистый не слушал, стрелой устремившись к поместью.
Будто поняв, что Арман не будет противиться, сила зова приутихла и позволила выпрямиться в седле. Это хорошо. И Арман не въедет в свой дом сломанным, не даст людям увидеть, как он на самом деле слаб. И как легко, оказывается, подчинить его чужой воле. Он архан? Высокорожденный? Свободный? Гордый? Боги! Почему вы так насмехаетесь?
Ушло за стены дома солнце, разлились вокруг серые сумерки. Темно-бурые облака укутывали небо, грозясь пролиться дождем, хрустели под копытами колоски, прозрачной дымкой стелился туман. Светились искры, слетали с гривы, обжигали ладони, шею, щеки, будто напоминая, что Арман живет, и в последний раз он улыбнулся, сжав до боли поводья, забылся в бешенной скачке, в свисте ветра, в единении с Искрой.
Счастье разбилось о распахнутые ворота. Арман въехал во двор и чуть покачнулся от слабости. Ну, конечно, никого нет. Все ждут в зале. Все жаждут зрелища, крови и смерти. Боги… за что?
— Я помогу, — подставил плечо неведомо откуда появившийся Нар.
На сердце потеплело, тело вновь налилось силой. Арман ведь не один, правда? И Нар стоит рядом, протягивает чашу с питьем, и конь горячо дышит в затылок, и собственная смерть уже кажется не такой страшной, как страх за этих двух:
— Уходи! — выдохнул Арман, отталкивая руку Нара с чашей. — Убегай, пока тебя не видели!
— Мой архан...
— Уходи! Только твоей смерти мне и не хватало! И Искру забери... он твой... и это забери, — Арман достал из-за пояса кошелек, сунул в холодную ладонь.
Глаза Нара в свете фонарей удивленно расширились, губы побледнели:
— Недостоин я.
— Больше всех достоин!
Зов вновь усилился, почуяв задержку, но на этот раз Арман заставил себя остаться на месте. Еще немного, еще чуть-чуть, чтобы попрощаться, а потом уже гори все ярким пламенем.
— Только ты меня не боялся. Только ты не считаешь убийцей. И няня. Но о няне позаботятся... о тебе — нет! Убьют, как и меня!
— Убьют? — непонимающе переспросил слуга, и руки его, держащие чашу, вдруг задрожали. — Убийца?
— Все знают, а ты, как всегда, в неведении, — горько усмехнулся Арман. — Забирай золото, коня и уходи. Это последний приказ. Ты ведь не ослушаешься?
Арман был уверен, что не ослушается. Он порывисто обнял не слугу — единственного друга, похлопал его по спине, и, разжав объятия, направился к крыльцу. Уже у самых ступенек грустно улыбнулся, услышав, как упала чаша, как выдохнул шумно Нар. Может, он единственный, кто станет оплакивать Армана. Еще и няня… И Аланна. Но Аланна маленькая, скоро забудет, как почти уже забыла своих родителей. Это и хорошо, что забудет, правильно.
Пустынная зала хмуро поблескивала полумраком в зеркалах. Лестница показалась бесконечной. Чуть не упав на ярко-красный ковер, Арман схватился за увитые гирляндами роз перила и лишь усмехнулся, когда острые шипы вонзились в ладонь. Завтра болеть не будет. Впрочем, какое завтра? Болеть не будет уже совсем скоро. Ни горевшая, почти не слушавшаяся нога, ни ладонь, на которой росла бусинка крови. Ни душа, истекавшая горечью. Боги суровы и несправедливы. Они дают харибов даже самому захудалому арханишке, а Арман вот недостоин. Интересно, почему недостоин? Но у кого спрашивать-то?
Боги молчат, моли не моли, зови не зови… и лишь там, за гранью, быть может Арман сможет посмотреть в глаза Радону, задать бившийся в груди вопрос… за что?
— Мой архан, — поклонился у дверей дозорный, широко распахнув створки.
Хлынул в коридор поток света, ударил в нос тяжелый запах благовоний, и Арман, гордо выпрямившись, вошел в залу. Только сейчас подумалось, что в заляпанной кровью и грязью одежде он выглядит нелепо, что светлые волосы его слиплись от пота, а руки дрожат как у пьяницы, выдавая вновь проснувшийся в душе страх.
Да и больную ногу он едва волочит, лишь огромным усилием воли заставляя себя идти прямо.