И он еще живет? Рука сама потянулась за пояс, к кинжалу. Один только меткий удар… и больше змееныш никого не укусит.
— Столь невинный во сне… — улыбнулся невесть откуда появившийся Сеен. — Такой спокойный… а столько хлопот. Этот новый телохранитель будет очень сильным… если жрецы сумеют его обуздать.
— Новый кто? — не поверил своим ушам Эдлай.
— Ты не понял? Руна соулу, чистая магия, сильная, ничем не омраченная. Наш мальчик избранник, один из носителей двенадцати, потому его Даар и пощадил. Но пришел я не за этим. Пока ты спасал повелителя, твой милый воспитанник удрал. Замок сказал, что он вышел наружу. Зачем? Тебе должно быть лучше известно. Мой хариб тебя проводит.
Эдлай прикусил губу, направляясь к дверям залы. Теперь мальчик-маг не его забота, Сеена. А то, что Эдлай и думать забыл об Армане плохо, очень плохо. Еще повезло, что сопляк из окна не сиганул, иначе не помогла бы и магия Даара. Впрочем, телохранителю теперь тоже далеко не до Армана. Бестолковая сегодня ночь. Изматывающая.
Темнота. Почти живая, пульсирующая. А в ней — вспышками молний горькие, ненавистные воспоминания. Последние мгновения перед смертью брата. Последние дни, когда Арман хотел жить, пил жизнь огромными глотками, пьянел от нее и мечтал…
Арман застонал, прижимая колени к груди. Он мечтал стать свободным.
Почему боги услышали только это глупое, ненавистное желание? Почему так больно покарали? Почему оставили одного в чужом мире? Где нет никого, кто был бы Арману дорог… и кому дорог был бы Арман.
— Я один, — прошептал Арман, мечтая забыться тяжелым сном, без проклятых сновидений, без горьких воспоминаний, в которых так много лишнего… И так мало Эрра…
Еще совсем недавно Арман избегал младшего брата, считал, что с Эрром скучно. Еще совсем недавно ненавидел тоскующе-грустный и слишком понимающий взгляд братишки, а теперь был готов сделать все, что угодно, чтобы Эрр жил.
Почему? Почему он раньше был таким дураком? Почему тратил время на пустых друзей, на пустые забавы? Почему отталкивал единственного, кто ему в этом мире был нужен?
— Я приду к тебе, подожди, — прошептал Арман, прижимая к себе подушку.
Слезть бы с кровати, подойти к столику, потянуться за оставленным на серебряном подносе ножом для фруктов, полоснуть по венам. Все! Но страшно… и тяжесть прижимает к простыням. И слабость не дает даже вздохнуть, не то, чтобы пошевелиться. И бегущие по щекам слезы мешают видеть и не приносят никакого облегчения.
Мачеха говорила, мужчины не плачут. Арман до хруста в костяшках пальцев сжал простыню, пытаясь болью в руках хоть немного изгнать боль из груди. Мачеха богами молила быть осторожнее, а Арман не слушал. Не слышал. Не хотел слышать… почему? Почему он не остался тем вечером с братом? Почему предпочел убежать в лес с сыном дворецкого, тщедушным и нахальным? Почему пробыл в лесу до самой темноты и заставил няню забеспокоиться и послать за ним отряд? И выехать с тем отрядом? Почему они остались живы, а брат… Брат, который был гораздо лучше Армана, мертв?
Это Эрр, «надежда Виссавии», должен был жить, не Арман!
— Ненавижу…
Что ненавидит, Арман не знал. Себя, весь мир? Снег за окном? Последнее морозное дыхание осени, принесшее в ту ночь зиму? Не только в лес, но и в душу?
— Холодно…
Горько и противно. Себя вспоминать противно. Свою злость и обиду, когда мачеха увезла детей из столицы. Почему он не замечал страха в ее глазах? Побледневших щек, дрожащих губ? Почему думал только об оставленных в столице забавах и считал предостережения мачехи очередной бабской глупостью? Почему не послушал? Может, тогда Эрр был бы жив…
— Боги… почему?
Она гнала лошадей не потому, что ненавидела Армана, не потому что желала увидеть, как он падает, обессилевший, на руки слуг, не потому что хотела его унизить, а потому что знала, чувствовала...
Арман тоже тогда чувствовал — гнев, боль в содранных до крови коленях, умирающую гордость, которая тем не менее еще позволяла удерживаться в седле. Он мог думать только об одном — как не свалиться на покрытую инеем, казавшуюся хрупкой, траву. Знал, что если упадет с лошади, то в очередной раз удостоится презрительной улыбки мачехи. Как глупо. Теперь он мечтал увидеть вновь ту улыбку.