— Спасибо, что приехали, — спокойно продолжал Эдлай, до боли сжимая плечо Армана. — Но моему воспитаннику теперь гораздо более полезно уединение и отрешенность. Траур по близким обязывает.
Арман ненавидел в последнее время уединение, но возражать не стал, до хруста сжав зубы. Он мысленно поклялся научиться говорить вот так — вежливо, спокойно — и в то же время бить словами, смыслом, понятным лишь немногим.
Ничего ведь Эдлай не сказал, а Паучиха побледнела, испуганно посмотрела на опекуна, будто увидела его в первый раз, что-то шепнула Лесли и вывела сына из кабинета.
Боги, ну почему? Пальцы сомкнулись на дорогой статуэтке. Разбить! Раздавить... Может, хоть на миг станет легче?
— Арман…
Запястье прошило болью — хватка опекуна не была ласковой, зато голос оказался неожиданно теплым:
— Не смей портить чужих вещей. Никогда. Не смей впадать в гнев из-за какого-то недоумка.
Недоумка? Лучшего друга. Бывшего друга… Арман позволил отобрать у себя статуэтку, послушно опустился на стул и вздрогнул, услышав:
— Я понимаю. Больно, да?
— Больно, — выдохнул Арман.
— Ты никому не можешь верить, мой мальчик. Даже мне. Доверие… оно делает слабее, понимаешь?
— Понимаю…
— Ты молодец. Хорошо держался. Будешь отличным главой рода. Но пока ты им не станешь, я буду с тобой.
Арман до крови прикусил губу и гордо выпрямился на стуле.
Позднее они с Лесли встретились лишь раз — когда «друг» уезжал из замка. Слушая его глупую болтовню, Арман большей частью молчал. Он отлично усвоил и второй урок: высший свет это притворство, притворство и еще раз притворство. И есть в этом мире лишь один человек, перед которым он может быть самим собой.
Лиин. Мальчик с внимательным взглядом, так похожий на брата, тень Эрра. Как жаль, что Лиину пришлось так быстро уехать, как жаль, что Арман не смог найти в себе силы возразить опекуну и оставить Лиина рядом с собой. Да и может ли он? В магической школе Лиин станет сильным, а с Арманом?
Он резко выпрямился. Боли, которая вечно клубилась в груди, показывать нельзя. Снисходительная улыбка, прямая спина, высоко поднятый подбородок. Спокойный, холодный взгляд, скупость слов и жестов. Слушать. Надо слушать, не говорить. Каждое лишнее слово — предатель. Каждый лишний жест — непростительная слабость. Но больно же. Больно, до спертого дыхания! Дышать больно!
Арман слушал. В кабинете, спиной чувствуя стоявшего за стулом опекуна, он внимал мерному голосу худощавого секретаря с неприятно вытянутым лицом. Он ничего не понимал ни в присланных письмах, ни в отчетах. Он с ужасом смотрел на каждую новую бумагу, и перо дрожало в руке, когда приходилось что-то подписывать. Но лучше так, чем сидеть одному в комнате и думать... и ожидать с ужасом вечера, когда придется удалиться в свои покои, лечь в кровать и остаться одному.
— Почему я? — спросил он, понимая, что буквы расплываются перед глазами, а ровные столбики цифр пугают кажущейся безликостью.
Секретарь ровным голосом объяснял второй раз. Третий. Четвертый. Пока не становилось понятнее. Сеен все так же стоял за спиной и слушал. Почему Сеен? Арман терпеть не мог этого человека, потому что не понимал. Но опекун приказал слушаться, а Эдлаю Арман пока доверял. Да и Эдлай сейчас был рядом. Временами опускал ладонь на плечо воспитанника, подбадривая, временами прерывал секретаря и начинал объяснять сам, более доходчиво.
Тихо скрипело перо, все ровнее выходили закорючки подписи, все чаще плавился белый воск и устремлялись ввысь острые вершины гор на остывавшей печати, а горевшие на запястьях магические татуировки сыпали на воск синие искры, скрепляя его магией.
С цифрами было легче.
С просьбами — гораздо сложнее. Особенно сложно — с приказом повелителя, завуалированным под просьбу.
— Подпиши, мой мальчик, — ровным голосом просил Сеен.
Арман не отвечал и мял перо между пальцев. Строки вновь плавились перед глазами, к горлу накатывала горькая волна отчаянного упрямства. Арман боялся ослушаться, но не мог подчиниться.
Только как же отказать, если он даже глаза боится поднять на главу семейства? Гэрри, казалось, как только в эту комнату вошел, так даже дышать стало больно. До тошноты. И ничего же он не делал, просто встал в стороне, сложил на груди руки и смотрел остро, с легким презрением. Будто взглядом говорил, что Арман не справится, и ничего не сделает правильно. Будто одним видом предупреждал, что не примет такого главы рода.
— Не упрямься, подпиши, — повторил Сеен. — Ты глава его рода, ты должен подписать.