– Все лучше, чем через начальника цеха связь держать. А если жена подойдет, просто бросай трубку. Такси вызывать не буду, так доберусь, – сказал он, обнял гостеприимную хозяйку и выйдя за порог ее квартиры, захлопнул обитую дерматином дверь.
До его дома было четыре остановки на автобусе, но общественный транспорт уже не ходил, потому Игорек решил срезать расстояние знакомыми дворами. Однако едва ему удалось отойти от подъезда Любы, как дорогу Гоше перегородила высокая мужская фигура в темной бесформенной куртке со сложенными на груди руками.
– Угости сигареткой, старичок! – добродушно пробасил стоявший на пути незнакомец.
Дабы не нарываться в столь поздний час, Гоша принялся судорожно искать свою пачку, похлопывая себя по карманам.
– У Любочки оставил? – раздался знакомый гнусавый тенорок за спиной.
Не успел он повернуться, как лощеный со всего маха врезал Игорю между глаз. Удар получился смазанным, даже каким-то детским, что позволило Гоше без промедления ответить коротким тычком в его гладко выбритый подбородок, отчего лощеный отскочил на два шага назад и закрыл нижнюю половину лица ладонями. Собираясь свалить его с ног, Игорек подошел ближе к исходящему кровавой слюной пижону, но именно в этот самый момент получил нокаутирующий удар кастетом в затылок.
Последующие три месяца Гоша провел в больницах, поликлиниках и заводском профилактории, пока полностью не восстановился от последствий перелома затылочной кости и ушиба головного мозга. Маргарита ежедневно навещала своего мужа, как только он был переведен из отделения интенсивной терапии в обычную палату. Сам же Игорек, пока шел на поправку, все время надеялся увидеть в стационаре Любу, но она не появлялась. Временами его охватывало такое же чувство одиночества и тоски, через которое он прошел во время армейской службы, когда вечерами писал свои длинные, откровенные письма, заранее зная, что реакции на них не будет. Однако после выписки жизнь постепенно вошла в уже проторенную колею и для Гоши весь мир опять свелся к сыну Виталику, жене Рите и рабочему графику с его постоянно растущими обязательствами по перевыполнению пятилетнего плана.
В двадцатых числах июня тысяча девятьсот восьмидесятого года Игорь, прогуливаясь с сыном, встретил подругу Любы и узнал от нее, что их общая знакомая уже более полугода живет в центре Москвы с неким Робертом Константиновичем, который ради нее ушел из семьи. А месяцем позже – глубоким вечером двадцать восьмого июля в квартире Гоши телефон взорвался частыми междугородними звонками. Был самый разгар Олимпиады и хозяину, чтобы подойти к аппарату, пришлось оторваться от голубого экрана, где вся сетка вещания заполнилась трансляциями со спортивных площадок.
– Здравствуй, дорогой! – послышался в трубке знакомый голос Любы, и сердце Игоря моментально сменило размеренный ход на бешеный ритм.
– Привет, как жизнь молодая? – ответил он, пытаясь выровнять дыхание.
– Бьет ключом, иногда очень больно бьет. Знаешь, а я как раз хотела попросить прощения за ту боль, которую тебе причинила. Ведь ты лучшее, что было в моей жизни.
Ее сдавленная потухшая интонация, с которой она это произнесла, буквально сочилась горечью, отчего у Гоши подкатил ком к горлу.
– Ну, Люба! Что за настрой! У вас же в столице Олимпиада – праздник тела и души! – ободряюще провозгласил Игорь, совершенно забыв о стоявшей в двух шагах от него Маргарите.
– Здесь всегда праздник. Правда сегодня мы с Робертом были на похоронах Высоцкого, а потом как ни в чем не бывало поехали в ресторан, продолжать праздновать, – сообщила она, перекрикивая зазвучавшую музыку и то ли расплакалась, то ли рассмеялась.
Услышав ее истеричные слова, Гоша подумал, что она бредит и сразу вспомнил многочисленные россказни про допившихся до белой горячки. К тому же весть о кончине популярнейшего актера и исполнителя собственных песен, который казался живее всех живых, звучала из ее уст в высшей степени фантастично.
– Люб, послушай. Тебе нужно притормозить, лечь в больницу, почистить кровь, подлечить нервы. Неужели этот твой Роберт ничего не видит! – Игорь сам не заметил, как перешел на крик, пугая и без того оробевшую жену. – Он рядом? Дай ему трубку, слышишь, позови его!
– Уже поздно. Ложись спать, дорогой. Ты всегда был примерным мальчиком, а я негодной девчонкой, поэтому давным-давно, когда жизнь казалась ярче, насыщеннее и интереснее, мы были идеальным сочетанием. Верь мне, я говорю правду, ведь Любовь не может врать, – сказала она и в трубке зазвучали короткие гудки.
Несколько последующих дней Гоша ходил как в воду опущенный со смутным предчувствием беды, а когда подтвердилась информация о смерти поэта он и вовсе сник. К чести жены, Рита не пыталась побольнее уязвить своего супруга, хотя ей было нестерпимо тяжело принять, что Игорь по-прежнему неравнодушен к своей подруге юности. В первых числах сентября Гоша вновь услышал короткие звонки междугородней связи, но подходить к телефону долго не решался, словно аппарат был пропитан опасным ядом.