― Я отпросилась с обеда, ― отвечает она и с неохотой переводит на меня взгляд. ― Ты поздно.
― Был факультатив по русскому, ― говорю я и скидываю с плеча рюкзак. ― Есть что поесть?
― Макароны с котлетами, ― говорит она, и я бреду на кухню.
Желудок сводит от голода, когда я вдыхаю запах еды. Я ставлю чайник и беру тарелку. На кухню заходит мама.
― Как дела в школе? ― спрашивает она.
Я накладываю себе макароны.
― Нормально, ― у меня всегда один ответ на этот вопрос.
― Завтра у отца день рождения, ― сообщает мама, и я застываю, ― если ты не забыла.
А я забыла…
Я поворачиваюсь к маме лицом, и по моему выражению лица она все понимает. А я вот удивлена, что она помнит об этом, ведь у нее столько работы. Вечно работа, работа, работа…
― Ты уже решила, что подаришь ему? ― спрашиваю я хрипло.
Мама проходит и садится за стол. Внимательно смотрит на меня.
― Нет. Но я думала, что мы могли бы сходить с тобой и выбрать ему что-нибудь, ― предлагает она.
Звучит заманчиво, но…
― У меня дела сегодня, ― говорю я.
Ее брови удивленно выгибаются дугой.
― Дела? ― повторяет она. ― Какие?
― Иду гулять с Ангелом, ― поясняю я.
― Слушай, ― вздыхает мама, ― я очень рада, что у тебя, наконец, появился друг. Но это не значит, что теперь ты должна все свое свободное время проводить с ним.
У меня отвисает челюсть.
― То есть, сначала ты упрекаешь меня в том, что я постоянно сижу дома, и мне не хватает общения? А сейчас говоришь, что я должна сидеть дома? Как тебя понимать, мам?
― Я не говорю тебе сидеть дома, ― мягко произносит мама. ― Я говорю, что кроме друзей у тебя еще есть я, и папа. И иногда мы должны проводить время вместе.
Я едва себя сдерживаю, чтобы не рассмеяться. Так теперь она беспокоится об этом? Если бы не папин день рождения, она бы так и перекидывалась со мной стандартными фразами, типа: «Что получила в школе?», «Иди ужинать», «Спокойной ночи»…
― Я не смогу сегодня, ― вновь говорю я и отворачиваюсь от мамы.
― Знаешь, ради папы могла бы и отменить прогулку! ― упрекает она меня.
Я не отвечаю, что больше раздражает ее. Молчание всегда угнетает.
― Ты пойдешь со мной, Августа, ― строго диктует она. ― И это не обсуждается.
Я громко ставлю тарелку на кухонную тумбу, и в моей голове крутится столько слов, которые я хочу ей сказать. Но я не говорю, потому что это приведет к ссоре. А ссора ― это волнение. Волнение ― боль в сердце.
― Ладно, ― сдаюсь я, но голос мой звучит сердито. ― Тогда пойдем сейчас.
***
Я звоню Ангелу и предупреждаю, что задержусь, и чтобы он сразу шел к озеру.
Мы с мамой блуждаем по магазинам два с половиной часа. В итоге она выбирает дорогой одеколон известного бренда, и я покидаю ее, сажусь на автобус и еду до Шуваловского проспекта, остановки «Улица Оптиков».
Ангел сидит, прислонившись к валуну, когда я ступаю на территорию своей цитадели успокоения. Я стараюсь подкрасться к нему, но он говорит прежде, чем я собираюсь крикнуть «Буу!» и напугать его:
― Я услышал тебя еще минуту назад, ― он переводит озорной взгляд на меня и лукаво улыбается, ― когда ты пробиралась через деревья и ворчала.
Я улыбаюсь и сажусь рядом с ним на поблекшую траву.
― Давно ждешь? ― спрашиваю я.
― Где-то час, ― отвечает он.
― Ой. Извини. Мы с мамой выбирали папе подарок на день рождения… Что читаешь? ― я замечаю книгу в его руках.
― Потрясающую книгу, ― говорит Ангел.
Я усмехаюсь и пытаюсь разглядеть обложку. На светлом фоне изображена красная бабочка.
― Запчасть Импровизации? ― я вопросительно смотрю на Ангела. ― Аль Кво… Кво…
― Квотион, ― с улыбкой говорит он. ― Здесь стихи автора и его прозаические миниатюры.
― Хмм. И как? Интересно?
― Шутишь? Это изумительно, гениально! ― его глаза загораются, как новогодние огни. ― Вот, ― он раскрывает книгу и листает ее, ― послушай:
Когда меня спросят: "Кто ты?", я промолчу, не найдя ответа. Можно вместить все аспекты бытия в короткое слово "я", прочертив на лице многозначительную улыбку, можно пуститься в долгие рассуждения, неуверенно нащупывая отточенными плавниками слов материю псевдофилософии, можно вскрыть собственную душу, перефразировав ее в условный ответ, который в любом случае окажется не по размеру вопросу, как любимый в детстве свитер с годами становится мал. Потому что в глазах задающего вопрос ты всегда будешь иным, чем тот, кем ты знаешь себя изнутри. Потому что каждый из нас видит в первую очередь себя, многократно отраженного в чужих лицах. Мы, как симфонию по нотам, разбиваем этот мир на собственные болевые точки. Когда меня спросят: "Кто ты?", я загляну в глаза собеседнику, узнавая человека. Одержимому верой я отвечу, что я атеист, одержимому одиночеством я скажу, что я муж и отец, ищущему ответов я назовусь дураком. И тогда ответ станет равен вопросу, но ничего не расскажет обо мне. Когда меня спросят: "Кто ты?", я уверенно отвечу: " Я - никто. Я фрагмент, осколок зеркала мира, мелькнувший в твоих руках на долю мгновения, прежде чем исчезнуть навсегда." А ты, задающий вопросы, ищущий ответов, кто ты?