— Это сэр Уилоби его так зовет, — пояснил он. — Вы знаете, кого он мне напоминает? Глазами? Почему-то, когда я на них смотрю, мне вспоминается старый козел в пещере Робинзона Крузо. Мне нравится, что он всегда одинаковый. А ведь не все такие. Знаете, мисс Мидлтон, как бывает в крикете? В игру вдруг входит человек, и ты сразу понимаешь, что он сделает по меньшей мере десять забежек. Может, и больше, но десять наверняка. Вы бы послушали наших стариков фермеров на ярмарке — как они говорят о таком игроке! Вот и я так уважаю мистера Уитфорда.
Мисс Мидлтон понимала, что пример из области крикета понадобился мальчику для того, чтобы дать ей представление о любви и доверии, какие внушает ему мистер Уитфорд. Юный Кросджей, по-видимому, настроился на задушевный разговор. Но солнце уже опускалось, пора было переодеваться к обеду, и она высадила мальчика на берег с тем грустным чувством, какое бывает, когда кончается праздник. Кросджей на прощание вызвался переплыть на тот берег — «как есть, в одежде» или нырнуть на дно и достать любую вещь, какую ей заблагорассудится бросить в воду, и клятвенно заверил ее, что вещь эта не пропадет.
Клара медленно зашагала от озера к дому, напевая какую-то мелодию, чтобы заглушить безудержный поток мрачных мыслей. Так, порою, вечером, над бурливым ручьем, катящим свои серо-черные валы, птичка выводит безмятежную песенку.
Сзади послышались шаги.
— Я вижу, вы баловали моего бездельника.
— Ах, мистер Уитфорд! Нет, право же, не баловала. Я пыталась прочитать ему нотацию. Он очень милый мальчик, но, должно быть, хлопот с ним не оберешься.
Кровь прилила к ее щекам, и она ничего не могла поделать с этим румянцем, который разгорался все сильней и сильней.
Она пояснила, что только что гребла на озере, и, обороняясь от пытливого взора, который он, по своему обыкновению, устремил на нее в упор, пыталась вызвать в уме образ старого козла Робинзона Крузо, выглядывающего из полумрака пещеры.
— Мне, видно, придется убрать его отсюда как можно скорее, — сказал Вернон. — Здесь он окончательно избалуется. Поговорите, пожалуйста, с Уилоби. Я не пойму, как он себе представляет будущее мальчика. Попасть во флот — дело нешуточное, а ведь Кросджей создан для того, чтобы служить во флоте.
О случае в лаборатории Вернон, оказывается, еще не слыхал.
— И Уилоби, вы говорите, смеялся? — спросил он. — В портовых городах имеются специальные репетиторы, они натаскивают юнцов перед экзаменами, и нам следует определить мальчика к такому репетитору, узнав заранее, кто из них — самый лучший. Правда, я собирался освободить его от своей опеки только за три месяца до начала экзаменов, не раньше — хотелось бы иметь уверенность, что вбитые ему в голову знания засели в ней достаточно прочно. Но здесь он пропадет. К тому же и сам я уезжаю. Так что мне остается помучить его всего недельку-другую. Как здоровье доктора Мидлтона?
— Отец здоров, спасибо. Он как ястреб набросился на ваши записки в библиотеке.
Вернон усмехнулся.
— Я для него их и оставил. Предстоит большой спор.
— Да, и, судя по выражению папиного лица, вам несдобровать.
— Мне знакомо это его выражение.
— Вы долго сегодня ходили?
— Девять с половиной часов. Иногда мне становится невмоготу с этим пострелом, и тогда я шагаю-шагаю, пока не схлынет досада.
Она глядела на него и думала, как, должно быть, приятно иметь дело с человеком, столь откровенно резким — с одной стороны, и прописывающим себе столь суровое лечение — с другой.
— Неужели вам понадобилось для этого девять с половиной часов?
— Ну, нет. Успокоился я несколько раньше.
— Вы тренируетесь перед поездкой в Альпы?
— Боюсь, что не доберусь до Альп в этом году. Я покидаю Паттерн-холл и, верно, осяду в Лондоне, где попытаюсь зарабатывать пером.
— Уилоби знает, что вы его покидаете?
— Спросите, знает ли Монблан о том, что какая-то кучка туристов решила на него взобраться: он видит, что там, внизу, в долине, шевелятся какие-то букашки, вот и все.
— Уилоби мне ничего не говорил.
— Он решил бы, что это из-за предстоящих перемен…
Вернон не кончил фразы, а у Клары не хватило духу спросить, какие перемены он имеет в виду. Она наклонилась и сорвала желтый цветок первоцвета.
— А там, в глубине парка, я видела нарциссы, — сказала она. — Немного — два или три, ведь их пора уже прошла.
— Да, здесь сколько угодно цветов, — ответил он.
— Не покидайте его, мистер Уитфорд!
— Я ему больше не буду нужен.
— Но ведь вы так преданны ему!
— Это немного сильно сказано.
— Значит, и впрямь все дело в переменах, которых вы, по-видимому, ожидаете?.. Но если бы даже они наступили, разве необходимо из-за этого уезжать?
— Ничего не поделаешь! Мне тридцать два года, а я еще не испытал себя в бою. Что я такое? Нечто неопределенное: полуученый, а от природы еще и полусолдат: то ли воин с аркебузой, то ли мушкетер. Нет, нет, если только у меня есть что-нибудь за душой, мое место — в Лондоне. Там я и проверю себя.
— Папа будет недоволен, что вы решили зарабатывать пером. Ваше перо, скажет он, достойно лучшего применения.
— На этом поприще подвизаются весьма почтенные люди. У меня нет оснований считать себя выше их.
— Они растрачивают себя понапрасну, говорит папа.
— И ошибается. Конечно, если они честолюбивы, им кажется, что они пропадают понапрасну; но это, на мой взгляд, их личная забота — какое дело обществу до нашего честолюбия?
— А вы очень дурного мнения об обществе? — спросила мисс Мидлтон упавшим голосом: она чувствовала себя как человек, который сам выпрашивает себе яду.
— С таким же успехом можно спросить, очень ли я дурного мнения о реке. Ведь она бывает мутной в одном месте, прозрачной — в другом, воды ее текут то бурно, то плавно. К человеческому обществу надо подходить с меркой здравого смысла.
— И любить его?
— Да, чтобы ему служить.
— И не восхищаться им? Но разве люди, мир — не прекрасен?
— В нем многое прекрасно, а многое, напротив, безобразно.
— Папа на вашем месте непременно процитировал бы тут Горациево «mulier formosa»[2]{18}.
— Но ему пришлось бы оговориться, что «рыба» — не дает представления о черной стороне человеческого общества. Впрочем, я готов согласиться с тем, что «женщина», mulier, олицетворяет его лучшую часть.
— Правда? Вы это говорите без иронии? Что же, ваш взгляд на мир кажется мне вполне приемлемым.
Она была почти благодарна ему за то, что его суждение не представляло полной антитезы взглядам сэра Уилоби. Ее юное сердце так жаждало объять весь мир своей любовью, что, если бы Вернон решительно встал на ее сторону, она впала бы в экзальтацию. Еще минута — и перед ней разверзлась бы бездна. Мало-мальски сочувственный ответ на ее пылкое: «И любить его?» — ударил бы ей в голову сильнее всякого хмеля. Но его трезвое: «Да, чтобы ему служить», взывало к разуму, оно заставляло задуматься — и над существом ответа, и о личности собеседника.
Клара могла позволить себе думать о нем с удовольствием, ее женский инстинкт молчал, не подозревая об опасности. Мистер Уитфорд не был галантен, и манеры его не отличались изяществом, — словом, у него не было ничего от светского обаяния его кузена. Ей довелось как-то наблюдать мистера Уитфорда в бальной зале. Он танцевал, как солдат, вышагивающий на параде, и только уже много спустя, полюбив его душевно, перестала Клара молить бога, чтобы ей никогда-никогда не пришлось танцевать с ним в паре. Зато он был замечательный ходок, славившийся своей неутомимостью; впрочем, такая слава обычно сопутствует тем, кто избегает женского общества и не принимает участия в увеселениях, которые объединяют оба пола. Наездник он был посредственный: лицезрение Вернона в седле доставляло искреннее удовольствие сэру Уилоби. В гостиных он не блистал остроумием, разве что к нему подсядет человек, с которым можно поговорить по-настоящему. Недостатки мистера Уитфорда, впрочем, — больше даже, чем его достоинства, — делали его идеальным другом для молодой женщины, жаждущей дружбы. Образ жизни, который он вел, представлялся Кларе в ее смятенном состоянии идеалом покоя. И то, что ему удалось достичь этого покоя, казалось ей свидетельством силы духа. А Клара так нуждалась в сильной дружеской руке, ей так важно было знать хотя бы, что такая опора существует! Репутация человека, равнодушного к девичьим чарам, придавала Вернону обаяние далекого айсберга, кочующего в водах южных морей. Этот человек, не желавший ни льстить женщинам, ни искать их лестного внимания, казался Кларе необыкновенным, недосягаемым. Она взирала на него с трепетом, снизу вверх, как взирают в нашем обществе на представителей наследственной аристократии. Несмотря на свою молодость, она уже успела вдоволь наслушаться лести и побывать в ее силках, и ей казалось, что благородная гордость мешает мистеру Уитфорду прибегать к ухищрениям птицелова и расставлять сети всякой мелкой пичужке.