Джесси молча взглянула на лист бумаги, а затем перевела взгляд на своего собеседника.
– Право, я удивляюсь вашей разносторонности, доказательство которой вы только что дали. У вас масса всевозможных талантов, мистер Зандов!.. Вы – политик, журналист, художник…
– И купец! – дополнил Густав. – Вы забываете самое главное, чем я более всего выделяюсь. Да, я своего рода универсальный гений, но, к сожалению, разделяю судьбу каждого гения – меня не признают современники.
Его полуиронический поклон в сторону девушки показывал, что в настоящий момент он и ее признает подобной «современницей».
Джесси ничего не ответила на его замечание и принялась складывать рисовальные принадлежности.
– Становится немного свежо, мне лучше будет вернуться домой. Пожалуйста, не беспокойтесь, я пришлю за этими вещами лакея, – сказала она и, легким движением руки отклонив помощь Зандова, взяла со стола рисунок и вышла из беседки.
Густав смотрел ей вслед, качая головой.
«Я, кажется, серьезно попал к ней в немилость, – подумал он. – Уже несколько недель она совершенно не похожа на себя. Я предпочел бы вынести самые гневные слова относительно моего эгоизма и бессердечия, нежели эту холодную сдержанность и горечь. Кажется, и для меня наступила крайняя пора прояснить истину. Но нет, я не смею рисковать будущим Фриды. Слишком быстрое развитие событий может привести к катастрофе и погубить все».
ГЛАВА X
Перед железной оградой виллы остановился экипаж. Это возвратился домой Франц Зандов. Он прошел прямо в сад и, коротко поздоровавшись с братом, сказал:
– А, ты уже здесь? А где же дамы?
– Мисс Клиффорд только что покинула меня.
– А мисс Пальм?
– По всей вероятности, она на берегу. С момента своего возвращения я еще не видел ее.
Франц Зандов нетерпеливо огляделся, ему, видимо, было неприятно, что Фрида, против обыкновения, не вышла встретить его.
– Я с самого утра не видел тебя, – недовольно обратился он к Густаву. – Ты заявил, что должен уйти по важным делам, но я все же рассчитывал, что ты через несколько часов покажешься в конторе. Что за дела заняли тебя на целый день?
– Во-первых, я был у банкира Гендерсона.
– Вот как? Наверное, по поводу нового займа, на который теперь в М. открыта подписка? Мне приятно, что ты сам переговорил с ним об этом.
– Ну, конечно, по поводу займа, – подтвердил Густав, не чувствуя никаких угрызений совести от того, что оставлял брата в заблуждении относительно своего делового усердия, хотя при обозрении галереи банкира не обменялся с тем ни одним словом об этом займе. Однако, не испытывая ни малейшего желания подвергаться экзамену о своем дальнейшем «полезном» времяпровождении, быстро добавил:
– Кроме того, пришлось заняться одним делом частного свойства. При последнем визите к нам миссис Гендерсон познакомилась с мисс Пальм и почувствовала к ней сильнейшую симпатию. Удивительно, как это тихое, робкое дитя всюду успевает одерживать победы! Мисс Клиффорд тоже с первого же момента стала другом этой девушки.
– О, мисс Пальм вовсе не так тиха и робка, как ты думаешь, – возразил Франц Зандов, взоры которого все еще искали кого-то на берегу. – За ее внешней сдержанностью скрывается натура страстная, далеко не заурядная. Я сам этого не предполагал, пока случай не открыл мне.
– И с тех пор ты тоже покорен ею. Откровенно говоря, Франц, я совершенно не узнаю тебя. Ты обращаешься с молоденькой, к тому же посторонней тебе девушкой с такой деликатностью, а порой даже нежностью, какую никогда не встречал от тебя твой единственный и притом превосходный брат.
Франц Зандов сел и в задумчивости оперся головой на руку.
– В этом юном существе так много свежести, невинности! – произнес он. – Оно невольно напоминает другому его собственную юность. Эта девушка еще так твердо держится своих романтических идей, своих грез о счастье и светлом будущем и не в состоянии понять, что мир-то совсем иной. Ах, эти детские идеи безрассудны и разрушатся сами собой, как только столкнутся с реальной жизнью, но, когда слушаешь их, в памяти постепенно оживает все то, чем когда-то сам владел и что потерял.
Голос Франца Зандова опять приобрел своеобразное, расслабленно-мягкое звучание, которого близкие никогда прежде не слышали и которое являлось как бы отголоском далекого прошлого. Фрида, очевидно, и в самом деле сумела затронуть потаенные струны его души, которых вообще никто не знал, ведь как раз то, что Франц Зандов отвергал в Джесси, беспощадно определяя как мечтательность и экстравагантность, открыло Фриде путь к сердцу этого обычно сухого и замкнутого в себе человека.
Густав тоже почувствовал это противоречие и с легкой усмешкой ответил брату:
– Да ведь все это не должно было бы представляться тебе новостью. Ведь ты всегда был членом семьи Клиффордов. И Джесси выросла на твоих глазах.
– Джесси всегда была любимицей своих родителей, – холодно возразил Франц Зандов. – Ее буквально боготворили, осыпали ласками, она купалась в любви, и всякого, кто был более сдержан, как, например, я, боялась и избегала. Я всегда оставался чужим для нее – белокурого, мягкосердечного, изнеженного ребенка – и с тех пор, как она выросла, мы совершенно отдалились друг от друга. Но в этой Фриде с ее суровой замкнутостью, которую необходимо сперва преодолеть, чтобы добраться до сущности, нет ничего мягкого и робкого. Когда удастся надломить ее твердую внешнюю оболочку, ты увидишь в ней немалую жизненную силу. Я люблю такие характеры, возможно, потому, что нахожу в них много родственного. Иной раз меня поражает, даже просто устрашает, когда из уст этой девушки я слышу суждения, а главное, вижу выражения чувств точно такие же, какие были у меня в ее возрасте.
Густав ничего не возразил ему, но взглядом напряженно следил за лицом брата. Тот заметил это и, словно рассердившись на себя за то, что поддался овладевшему им мягкосердечию, тотчас же переменил тему разговора, заговорив холодным, деловым тоном:
– Но ты все же должен был зайти на несколько часов в контору. Нам предстоят важные дела, я снова получил письмо от Дженкинса. Он теперь серьезно настаивает на исполнении твоего обещания, касающегося «Кельнской газеты», да и самое время для этого. Вероятно, статья уже давно готова?
– Я вовсе не думал, что дело столь спешно, – возразил Густав, – ведь ты уже в течение нескольких дней ни словом не напоминал о нем.
– Необходимо было еще многое обсудить и подготовить. По этому поводу я вел очень оживленную переписку с Нью-Йорком.
– Но не давал мне ее на просмотр, как делал с прежней корреспонденцией.
– Тогда я хотел ввести тебя в курс дела, теперь же речь идет об одном очень неприятном вопросе, который я должен разрешить лично.
– Я знаю: ты попытался развязаться со всем этим делом.
Франц Зандов приподнялся и посмотрел на брата с таким же безмолвным удивлением, как тогда, когда узнал о самовольной поездке Густава на его земли.
– Я? – воскликнул он. – Кто это сказал тебе?
– Никто, я сделал такое заключение по различным признакам и вижу теперь, что не ошибся в своих предположениях.
Франц Зандов мрачно и злобно посмотрел на брата, стоявшего перед ним как ни в чем не бывало, и воскликнул:
– У тебя прямо-таки опасная наблюдательность, всегда находишься под твоим контролем, не будучи уверенным, что удалось от тебя утаить даже самые сокровенные мысли. Ну, если говорить правду, да, я пожелал отказаться! После внимательного изучения эта операция показалась мне очень сомнительной, по-видимому, она не окажется даже приблизительно столь выгодной, как мы рассчитывали. Я сделал попытку нарушить уже принятые обязательства и предложить вместо себя в дело другого участника, но это оказалось невозможным. Дженкинс настаивает на исполнении договора, я связал себя им полностью. Поэтому все должно остаться на прежних условиях.